Анатомия книжной реальности
– Ваши удостоверения? – повторила гражданка.
– Прелесть моя… – начал нежно Коровьев.
– Я не прелесть, – перебила его гражданка.
– О, как это жалко, – разочарованно сказал Коровьев и продолжал: – Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский – писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения‑то никакого не было! Как ты думаешь? – обратился Коровьев к Бегемоту.
– Пари держу, что не было, – ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу.
– Вы – не Достоевский, – сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.
– Ну, почем знать, почем знать, – ответил тот.
– Достоевский умер, – сказала гражданка, но как‑то не очень уверенно.
– Протестую, – горячо воскликнул Бегемот. – Достоевский бессмертен!
– Ваши удостоверения, граждане, – сказала гражданка.
– Помилуйте, это, в конце концов, смешно, – не сдавался Коровьев, – вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? – и он указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее.
– Пропустите, граждане, – уже нервничая, сказала она.
Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого‑то писателя в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую‑то закорючку и проследовал на веранду.
– Увы, не нам, не нам, – грустно заговорил Коровьев, – а ему достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю, как быть». (М. А. Булгаков. «Мастер и Маргарита». Ч.2. гл.28.).
Итак, здесь Булгаковым излагается тезис, который можно назвать тезисом «любых пяти страниц». Возьмите любые пять страниц из любого романа Писателя, и вы убедитесь, что перед вами – Писатель. Ну а чтобы убедиться в том, что сам Булгаков – настоящий Писатель, я думаю, вполне достаточно уже хотя бы вот этого самого приведенного отрывка (для чего я и привел его полностью, а не только выдержку о «пяти страницах»). Давайте же проанализируем весь этот отрывок и посмотрим, что именно может убедить нас (на уровне аргументов) в том, что отрывок этот написан Мастером. Итак, начнем с самого начала:
«– Ваши удостоверения? – она с удивлением глядела на пенсне Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.
– Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения? – спросил Коровьев, удивляясь.
– Вы – писатели? – в свою очередь, спросила гражданка.
– Безусловно, – с достоинством ответил Коровьев.
– Ваши удостоверения? – повторила гражданка».
Мы сейчас говорим о мастерстве, и в этом введении в сцену мастерство писателя в первую очередь состоит в том, что он как бы «предопределяет» развитие сцены, которая естественным образом «развивается» из начально предложенных писателем условий: два человека пытаются пройти в ресторан, предназначенный для писателей, а их туда не пускают, потому что у них нет удостоверений в том, что они писатели! Трудно представить себе ситуацию более трагикомическую, причем с какой стороны ее ни поверни. Взять уже хотя бы то, что они идут именно в ресторан, а не в библиотеку, и конечной писательской удачей является не созданное литературное произведение, а полученная (не полученная) ледяная кружка пива. И кажется, что теперь уже только дай писателю (любому) такую ситуацию в руки, и уж он не оплошает и сцена в любом случае получится интересной. Если, конечно, за эту сцену не возьмется тот самый безымянный писатель, «приветливо кивающий гражданке». Но пусть он лучше идет на веранду, а мы пойдем далее по тексту:
«– Прелесть моя… – начал нежно Коровьев.
– Я не прелесть, – перебила его гражданка.
– О, как это жалко, – разочарованно сказал Коровьев и продолжал: – Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею».
Данный отрывок более‑менее характерен с точки зрения ситуации: мужчина делает комплимент женщине, а женщина как‑то на этот комплимент реагирует. Такие ситуации в литературе обыгрываются часто; утверждать, что Булгаков здесь обыграл эту ситуацию как‑то по‑особенному, я бы не стал[1]. Так – забавный эпизод. Далее следует главный «содержательный посыл» отрывка:
[1] Приведу пример мастерской работы с темой «комплимента»: «В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказывали две‑три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который привык к хорошему обществу, который так короток с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, – и мне почти всегда удается. Я всегда ненавидел гостей у себя, – теперь у меня каждый день полон дом, обедают, ужинают, играют – и, увы, мое шампанское торжествует над силою магнетических ее глазок. Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковер так украсил бы ее кабинет!.. Я дал 40 рублей лишних и перекупил его; за это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное бешенство… Грушницкий принял самый таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и никто его не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и сказать какой‑то комплимент княжне; она видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою». (М. Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени». Ч.2. Журнал Печорина. II. Княжна Мери. 16 мая. (стр. 266–267) // Собрание сочинений в 4 томах. Т.4. Москва.: «Правда», 1969). Печорин мастерски играет с чувствами княжны (он играет по‑крупному – взбесить, чтобы влюбить), а Лермонтов мастерски это описывает. Смотрите, например, как одной строчкой можно одновременно и Грушницкого изничтожить, и княжну уколоть (я имею в виду последнюю строчку).
