Афганский тюльпан

– Так я тебе помогу, – выпрямился Глобус; роста это ему почти не добавило. – Крапаль! – позвал он.

Из темноты появилась ещё одна мальчишеская фигура. Крапаль был примерно одного возраста с другом, Филатов его тоже знал в лицо, но никогда не сталкивался в школьном дворе или на улицах квартала – да и слава богу. Местом обитания подобных типов служила старая заброшенная котельная неподалёку. Там они торчали целыми днями, курили, выпивали, что‑то жгли, дрались, забирались под самую крышу и стреляли из рогаток по голубям, кидали ножи, играли в карты. В общем, жили насыщенной и крайне бесполезной жизнью. Педагоги старались лишний раз предостеречь своих учеников от посещения котельной, упоминая жуткие смерти от наркотиков, ножей и палёного алкоголя. Именно поэтому для таких, как Миша, каждая встреча с этими хулиганами была настоящим испытанием.

– Чо? – спросил Крапаль. Он подошёл поближе и сунул свою голову между Глобусом и Славой, словно собирался стать между ними посредником в разговоре.

– У тебя кассета с собой?

– А то.

Он вытащил из кармана куртки МК‑60 без коробочки с аккуратной надписью «Ласковый май. 1‑й альбом». Почерк был очень похож на девчачий.

– Чо смотришь? – спросил Крапаль Филатова. – Моя кассета. Теперь моя. А была – дуры одной из сорок второго дома. Вот нахрена она зимой с мафоном выперлась на улицу?

– Мафон мы ей оставили, – поднял палец вверх Глобус. – Мы ж православные.

Откуда ему в пятнадцать лет пришёл в голову такой аргумент, представить было невозможно, да и вряд ли он хорошо понимал смысл сказанного им слова.

Диск‑жокей молча взял протянутую ему кассету.

– Русская? – спросил он так, словно она была измазана в солидоле. – Не, у меня деки «Денон», я такую фигню в них ставить не буду. Потом всё заскрипит, головка посыплется.

Миша не смог скрыть свой разочарованный вздох. Конфликт мог сейчас закончиться, но Слава решил его продолжить.

Он отвернулся от незваных гостей, отложил подальше ворованную МК‑60, взял кассету с Bad Boys Blue и недолго думая включил самую востребованную у этой группы песню You’re A Woman. Глобус внимательно проследил за этими действиями и спросил:

– Я не понял – ты нашей музыкой брезгуешь, что ли?

Слава, не отвечая, немного потянулся к усилителю, чтобы прибрать чересчур звенящие верха, и в этот момент поклонник Шатунова вытащил из кармана нож, нажал кнопочку и, едва лезвие выскочило наружу, полоснул им по протянутой руке диск‑жокея.

Потом, на следующий день, когда Слава пришёл в школу как ни в чём не бывало, все узнали, что ничего особо страшного с ним не случилось, хотя в травмпункте эту рану зашивали около двадцати минут. Но в тот момент светлая рубашка моментально окрасилась кровью, а её хозяин ойкнул и отдёрнул руку, машинально прижав натекающие капли другой ладонью.

– Ты будешь, сука, что‑то делать… – шипящим голосом начал было говорить Глобус, но закончить фразу не успел. Слава вскочил и со всей силы толкнул его в грудь.

Противник не удержался на ногах и отлетел прямо на кучу одежды, сваленную на подоконнике, уронив нож на пол. Куртки и шарфы не дали ему сразу подняться, он забарахтался там, как в сугробе, и лишь немного привстал. Раненый, не дожидаясь, когда тот выберется, подбежал и в диком прыжке пихнул своего обидчика ногами в грудь. Глобус выбил спиной стекло в огромном окне и с криком вылетел наружу.

Громкий звон и дунувший с улицы в разбитое окно сильный холодный ветер моментально привлекли внимание учителей. Уже через несколько секунд директриса по лестнице вбегала на сцену с криком: «Что у вас тут происходит, ненормальные?!»

Диск‑жокей стоял и смотрел на свою окровавленную руку, с которой тёмно‑красные капли падали на чью‑то шапку. Филатов, не в силах шевельнуться, уставился в пустоту выбитого окна, куда улетел Глобус, не замечая, как замерзает в одной рубашке. Крапаль, поняв, что всё вышло из‑под контроля, молча исчез. Как потом выяснилось, унеся с собой под курткой пару шапок.

Больше в школе до их выпускного вечера дискотек не было. Славе зашили руку и через папу отмазали перед милицией от травм, которые получил Глобус после падения со второго этажа в виде пары переломов и ушибов – его даже в больницу не положили.

Никто в классе, да и во всей школе не ожидал от вполне приличного мальчика, не замеченного в хулиганстве, такой прыти в драке. Похоже, и он сам тоже. И даже мама его была в шоке от случившегося, но придерживалась позиции: «Так этому уроду и надо!»

– Я просто вдруг подумал, что на гитаре больше не смогу играть, – вспоминая случившееся, потом много раз одно и то же рассказывал Слава. – И у меня будто в глазах потемнело. Не помню, как потом всё было.

Он на время стал в классе героем, но этот его героизм в дальнейшем больше не пригодился. Местные хулиганы оставили школу в покое – кого‑то запугали участковые, кто‑то пошёл по малолетке.

А Филатов навсегда запомнил, как Слава пострадал за «Белые розы», но отстоял своё право на ту музыку, которую считал нужной. И никакие Глобусы ему были не указ. Даже под угрозой ножа.

 

5

1990 год

 

Сразу после поступления в институт Миша стал меньше интересоваться музыкой. Как мама и обещала, учиться здесь было и крайне занимательно, и чрезвычайно трудно.

Общага сразу произвела странное впечатление. Вроде бы гнетущее, тоскливое – но она подарила и ощущение чего‑то нового и интересного. Хотелось здесь быть – это Филатов понимал. Мама волновалась, он тоже нервничал, но с каждым днём всё глубже и глубже вживался в это новое состояние – быть студентом медицинского вуза, живущим вне дома.

Поначалу жизнь сильно разделилась на две области – весь день он проводил в институте, на занятиях группы или лекциях, а вечером изучал общежитие, заходя в гости к тем, с кем познакомился в колхозе на абитуре.

Первокурсников было легко узнать – они бежали на учёбу из своих комнат сразу в белых халатах. Старшекурсники прижимались к стенам, пропуская летящую с верхних этажей молодёжь. Все знали, что здесь тот, кто бежит вниз, опаздывает, а значит, стоит уступить ему дорогу. Миша не был исключением.