Блокадник

Пете показалось, что в голове у него разом оглушительно застрекотали тысячи кузнечиков. Он подбежал к взрослым и уткнулся лицом в полу дядиного пиджака. В последнее время он уже не раз слышал слово «арест» – взрослые произносили его полушепотом и с таким выражением лиц, словно речь шла о чьей‑то смерти. Еще Петя знал о «врагах народа» – про них нередко говорили по радио, причем особенно суровым голосом. Пете они представлялись страшными существами, этакими Бармалеями, стремящимися порушить счастливую жизнь советских людей. А вот взрослые отчего‑то произносили эти слова с совсем другой интонацией и обычно в связи с упоминанием об аресте. Но если арестовывают именно «врагов народа», при чем же тут папа?

Выбежали бабушка, Маруся и Галина. Они как‑то все поняли без слов. Сестра закрыла руками лицо, бабушка схватилась за сердце и безвольно упала в плетеное кресло. Маруся сверкнула глазами и что‑то тихо и зло пробормотала по‑чухонски. Мать стояла как истукан, глядя в одну точку стеклянными глазами. Петя не выдержал и заплакал. Дядя Коля обнял его, достал папиросу.

– Паниковать не надо, но мы должны быть готовы к худшему. Я попробую через Егорова выяснить…

И оборвался на полуслове. Из висящей в углу террасы черной «тарелки» послышался треск, и вдруг оглушающе грянуло бравурное:

 

По ленинским мудрым заветам

Нас партия к счастью ведет.

И сталинской думой согреты

Страна и советский народ!

 

Галя подскочила и выдернула штепсель громкоговорителя. Едва сдерживая рыдания, выкрикнула дяде Коле в лицо:

– Вы же понимаете, что никто ничего не выяснит! И никакой ваш Егоров тут не поможет…

Она убежала в дом, громко хлопнув застекленной дверью. Дядя Коля тяжело опустился на стул и, сгорбившись, закурил, глядя в кусты. Петя достал из кармана жестянку с кузнечиками, положил на перила и открыл. Заснувшие было насекомые зашевелились и один за другим выпрыгнули в траву. Петя проводил их взглядом, затуманенным слезами.

 

Глава 2

 

С дачи съехали на следующее утро. О том, чтобы воспользоваться служебной машиной Сергея Васильевича, конечно, и речи не было. Но помог брат отца, Василий Васильевич. Он занимал высокий партийный пост, отвечал за всю полиграфию в Ленинградской области. Его кабинет находился под самым «шариком» дома Зингера. Все домочадцы погрузились в полуторку с обтянутой кожей кабиной – такие начали выпускать совсем недавно – и молча двинулись в сторону города.

Огромная квартира казалась пустой. Все жильцы сидели по своим комнатам, и даже на кухне не было обычной суеты и громких разговоров. Лишь инвалид дядя Саша пил чай в своем уголке. Никто не вышел навстречу, не задал ни единого вопроса и даже не поздоровался. Все попрятались, как от проказы, как будто и не было никогда большой, дружной и веселой семьи, объединившейся вокруг могучего лидера, казавшегося несокрушимым, способного с улыбкой решить любые проблемы.

Кабинет отца опечатан сургучной печатью, в общей большой комнате беспорядок, который мама никогда не допустила бы. Но сейчас она почему‑то никак не реагирует на это. На стене висит отцовская балалайка, у него талант и по этой части. Петя забрался в старое кожаное кресло и погрузился в тревожные думы. Что же будет теперь с папой? Услышит ли Петя еще звуки его любимого инструмента, захватывающие рассказы о сражениях на Кавказе и в Средней Азии? Побывает ли еще когда‑нибудь на даче, будет ли ходить за грибами и на рыбалку, купаться в Оредеже, запускать на поляне воздушных змеев и до позднего вечера играть со взрослыми в лото на веранде? Пойдут ли они еще в кинотеатр «Ударник» на проспекте Газа – смотреть любимый фильм про Чапаева?..

В доме стояла тишина, но не та благостная тишина, которая бывала в часы послеобеденного отдыха, а зловещая, напряженная. Галя куда‑то ушла, Маруся с бабушкой распаковывали привезенные с дачи узлы и коробки. Петя прошелся по длинному коридору: все двери плотно закрыты, из комнат не доносится ни звука, хотя там есть люди. Осторожно потянул дверь родительской спальни. Мать в строгом сером костюме сидела с ногами на кровати. По ее словно окаменевшему лицу беззвучно текли слезы. Петя никогда не видел маму такой, это было по‑настоящему страшно. В одно мгновение он оказался рядом с ней, прижался, уткнулся лицом в плечо и заплакал – так же тихо, будто за это могли наказать. И самым ужасным было то, что мать никак не отреагировала.

На следующий день Анастасия вновь выглядела как обычно – собранной, волевой и точно знающей, что и как делать. Только темные круги под глазами отчетливо говорили о бессонной ночи. Она несколько раз звонила куда‑то по телефону, а потом надолго отлучилась. Приехала под вечер, выглядела очень усталой, но глаза сияли. С порога сказала бабушке:

– В прокуратуре разрешили свидание. Завтра в три.

С этого свидания с отцом, которое оказалось их последней встречей, мать пришла вся черная. Она едва держала себя в руках. Упала в комнате на стул, ее всю трясло. Маруся накапала чего‑то в стакан, мать выпила, стуча зубами о стекло. Бабушка пыталась увести Петю, но тут мать заговорила – сбивчиво, борясь со спазмами в горле и не обращая на сына внимания:

– Он весь избит… Один глаз не видит, зубы… Они его без конца допрашивают, требуют каких‑то признаний, что он английский шпион… Господи, какая чушь! Хотят, чтобы он что‑то подписал, назвал какие‑то фамилии, но он ничего не подписывает и молчит. Говорит, что это страшная ошибка и скоро все выяснится, его отпустят, а этих следователей накажут…

Петя слушал эти ужасные слова и ничего не понимал. Кто смел поднять руку на отца, заслуженного героя, важного государственного служащего? За что? Ему было так страшно, как, пожалуй, никогда в жизни. Один вид матери внушал ужас. Наконец бабушка спохватилась и почти силой увела внука в другую комнату.

С того дня мать замкнулась в себе. Ни с кем не разговаривала, почти все время неподвижно сидела в спальне у окна и даже к обеду не выходила. Петя был на попечении бабушки и Маруси, тоже непривычно молчаливых. Сестра почти целые дни проводила вне дома – бесцельно бродила по улицам и паркам, сидела на скамейках. Соседи‑родственники по‑прежнему прятались по своим комнатам, а при неизбежной встрече на кухне фальшиво улыбались Пете и со словами вроде: «Все будет хорошо» – старались скорее удалиться. Больше никаких известий об отце в семье не получали. Дядя Вася, единственный человек, который мог бы хоть как‑то помочь, поддержать, как в воду канул. Тягостно тянулись дни, наполненные тревогой и смятением.

За матерью пришли спустя две недели – под утро, в пятом часу. Петя крепко спал и не видел, как двое энкавэдэшников, грубо оттолкнув смертельно напуганную бабушку, бесцеремонно выворачивают на пол содержимое комода и шкафа. И бросают стиснувшей зубы матери ее зимнее пальто с глумливым смехом: «Собирайтесь, дамочка! Это ненадолго, но зимние вещички понадобятся!»