Зверь. Джон Бонэм и Восхождение Led Zeppelin

Всем известно, что музыканты играют по‑разному, должно быть, есть что‑то неуловимое, благодаря чему музыка, записанная в нотном стане, отличается от той, что рождается у разных барабанщиков. Получается, что каждый мозг различно интерпретирует один и тот же шаблон. Может, существует какой‑то внутренний механизм, определяемый психологической и эмоциональной организацией? Выходит, пространство между нотами воспринимается по‑разному. Я не раз наблюдал, как продюсеры пытаются истолковать и сформировать это «восприятие», но считаю, что чрезмерные философствования здесь излишни. Это нечто божественное, что способна создать лишь вселенная, подобно сердцебиению или звездам. Обособленное мироздание внутри каждого музыканта уникально. В моем представлении «восприятие» сродни поэтическому ритму, иногда умиротворяющему, а временами неспокойному, но это всегда дар одной души другой. Роман между дарителем и адресатом, порождающий некую истину.

Определить выдающегося барабанщика легко. Закройте глаза, включите запись, и если сможете за пять секунд угадать, кто играет, то он точно обрел свое звучание. Именно это в моем понимании и есть величие, причем оно никак не связано с опытом. Звуковая подпись. Уникальное ДНК барабанщика, отпечаток пальца. И нет лучше примера, чем утонченность и ярость, отраженные Бонэмом на восьми студийных (и четырех концертных) альбомах, навсегда изменивших курс истории барабанной музыки.

От чарующего ритма «Since I’ve Been Loving You» и «I’m Gonna Crawl» до заразительного фанка «Trampled Under Foot», «The Wanton Song» и гипнотического ритма «Kashmir» и «In the Light» – поистине уникальный звук Бонэма отражает весь спектр эмоций и динамики, не только затмевая всех барабанщиков в истории человечества, но и демонстрируя глубокую эмпатию слушателю. Это сердце и душа, обнаженные на всеобщее обозрение, раскатистая череда признаний музыканта, которому не нужны ни микрофон, ни ручка, чтобы охарактеризовать себя, лишь барабанная установка и две палочки (а иногда он и от них отказывался, предпочитая играть руками). С каждым сейсмическим ударом по малому барабану получалось что‑то вроде мелодичной ЭКГ, давая представление о том, что его заставляло отбивать такт. Его ДНК. Тем самым слушателям предоставлялась возможность открыться собственным эмоциям – похоти, ярости, боли. Вот где проявляется эмпатия.

Я уверен, что связь между сердцем и руками музыканта способна служить порталом в душу, и если он открыт, получится услышать истинный голос артиста. С годами я обнаружил, что можно гораздо больше узнать о человеке, когда он непосредственно за инструментом, ощутить близость и инстинкты, доступные лишь при раскованном музыкальном общении, чего у Zeppelin явно было в избытке. Это редкость, но если испытаешь нечто подобное, то остальные отношения отойдут на второй план. Это словно язык, который учат на слух. К счастью, мир становился свидетелем этого каждый раз, когда Джимми Пейдж, Джон Пол Джонс, Роберт Плант и Джон Бонэм исполняли свои песни.

Мощи и точности Бонэма посвящена не одна книга, но, честно говоря, я никогда не копался в технических нюансах. Неважно, как сыграна партия. Мне интереснее знать, почему. Что побуждает музыкантов делать то, что они делают, и то, как они это делают? Каждый ли день способствовал этому моменту? Каждое ли сказанное слово? Каждый ли человек, кого они когда‑то любили, или, может, чувства, которые когда‑либо испытывали?

«Зверь» Чада Кушинса – глубокое и увлекательное погружение в жизнь Джона Бонэма, до и на протяжении всего времени в Led Zeppelin. Книга добавляет личности ударника еще одно измерение, проливает свет на то, что вдохновило музыканта на исполнение культовых битов, и служит достойным дополнением его сохранившимся шедеврам, величайшим в истории. И пока мы не оставляем попыток истолковать его язык, чтобы познать магию чувств, давайте позволим музыке прославить человека, скрытого за мировой легендой, величайшего барабанщика современности. В конце концов, он такой один.

Прошло тридцать четыре года с того вечера в Амстердаме, когда мне набивали первую тату, и каждый раз, глядя в зеркало, я вспоминаю ее значение. Со временем татуировки неизбежно тускнеют, поскольку чернила начинают расплываться и кровоточить. Мелкие шрамы от иглы – неглубокие; зато в сердце отметина остается навсегда. И за это нам следует поблагодарить Джона Бонэма. Ну что, начинаем.

«We’ve done four already, but now we’re steady, and then the 1… 2… 3… 4…»

 

Дэйв Грол, 2021

 

 

Пролог. Звездный час

 

Воскресенье, 17 июля, 1977

Стадион Kingdome

Сиэтл, штат Вашингтон

22:20

 

Шел третий час концерта, и в свете десятков софитов, обжигающих разноцветными лучами четырех музыкантов, тысячи мерцающих точек в кромешной тьме казались бушующим светящимся океаном, морем, полным звезд. Шестьдесят две тысячи зажигалок вспыхнули, едва заиграла музыка, и как только раздался грохот барабанов, фанаты увидели освещенную пиротехникой сцену. Гром и молнию.

Грациозный светловолосый вокалист вышел на центр сцены и легким движением убрал влажный волнистый локон за ухо. Взмахнув левой рукой, он подошел к микрофону. Выкрики многотысячной толпы эхом разносились по арене единым оглушительным пульсом. Было видно, что певец устал. Его порядком измотали тринадцать исполненных сегодня песен, тридцать девять концертов, отыгранных в рамках очередного американского турне, и длительная хромота (последствие автомобильной аварии, в которой он чудом выжил).

«В следующей композиции вы услышите соло артиста, не нуждающегося в представлении, – объявил Роберт Плант. – Музыкант, игравший на тамбурине в „Battle of Evermore“– Джон Генри Бонэм! Полный улет!»

Последнее слово электронным эхо разносилось по громкой связи арены, дублируя фальцетом: «УЛЁТ‑ЛЁТ‑ЛЁТ!»

Долгое время Джон Бонэм считал, что барабанщик группы должен играть на авансцене, символически вести за собой других музыкантов, ведь именно он движущая сила коллектива, ну и еще потому, что так барабаны звучали бы громче. На любых выступлениях Led Zeppelin Джону предоставляли возможность исполнить настолько долгое, отвязное и динамичное соло, насколько он того пожелает, – так ему удавалось максимально приблизиться к позиции центрового, о которой артист всегда мечтал. И он использовал эту возможность на всю катушку: за девять лет существования группы время Джона в центре всеобщего внимания увеличилось с десяти минут практически до часа.

Его товарищи по группе, солист Плант, басист Джон Пол Джонс и лидер как в гитарном, так и в общем творческом направлении, Джимми Пейдж, не возражали против столь длительного перерыва – у них выдавалось почти полчаса за кулисами, чтобы передохнуть, выкурить сигарету или сделать пару глотков, прежде чем снова предстать перед публикой. Но сперва Пейдж дополнял соло Джона зажигательной «Out on the Tiles», появляясь в свете софитов за спиной у Планта с первыми раскатами Gibson Les Paul Standard 1959 года. Теплый коричневый инструмент контрастировал с кричащим белоснежным комбинезоном, украшенным маком и драконами, – «героиновым костюмом».