Игры Богов, или Порхание бабочки. Мир, ты весь, как на ладони

– Да знаю я! Тебя ведь не проймешь. Что, нельзя пофантазировать? Мне, например, приятней думать о Тарзане. Я вот смотрю на тебя и иногда балдею от твоего трудового мазохизма и оптимизма изменить систему. В голове одна только работа. Когда же отдыхать? Маня возмущенно вздернула носик и легкомысленно пожала плечами. – Знаешь, думать только о работе, это такая скукотища и так утомляет, что от этого можно несварение желудка получить. Ой, подожди! – спохватилась она. – Я же самое главное забыла! Ирина Сергеевна передала пирожки с капустой. Мы с ней встретились случайно. Она хотела зайти, но передумала, – быстро вернувшись, Маня выудила из‑за боковушки дивана пакет. – Ой, еще теплые. Я, пожалуй, задержусь еще на пару минуток… на кофеек, ладно?

Динавер сдалась. Эта пара минуток могла преспокойно оказаться парой часов, но странно было то, что она от них нисколько не уставала. После смерти деда, Анна‑Мария запретила себе какие‑либо отношения с мужчинами, виня себя в его смерти и ненавидя весь мужской род. Стоило кому‑нибудь проявить к ней интерес, как она сразу находила у воздыхателя массу недостатков. Все они были слащавые хитрецы, от которых ее просто воротило. По Манькиным словам ей требовались не мелкокалиберные ухажеры, а мужики, как «противотанковая пушка», чтобы сразу башку снесло. И, зная, что такового не предвидится, Манькины рассказы о любовных похождениях хоть немного скрашивали ее однообразные серые дни. Позволив Никифоровой сесть на любимого конька по идеализации следующего кандидата на любовь и «промывке его костей», через некоторое время Анна‑Мария все же вернулась к разговору, связанному с работой, но, зная подругу, начала с мелкого подхалимажа.

– Маня, даже не представляю, что бы я без тебя делала: и кормишь, и поишь. Обожаю стряпню мамы, давненько не едала такой вкуснятины. Ум‑мм, объедение! И тут же скакнула вопросом в другое русло, пока Никифорова не поняла, что они уже вышли из неофициальных отношений и вернулись на трудовую стезю. – Слушай, Маш, ты не могла бы вспомнить разговор на совещании, в пятницу, недели две тому назад, когда собрали все отделы и начальство, как всегда, выдавало горькие пилюли. Тогда шеф слюной исходил, кто‑то написал жалобу в Департамент полиции, что….

– А, вспомнила! – перебила Маня. – Это на счет того, что в полиции не принимают заявление на пропавших и надо ждать три дня. Ты об этом? Вообще‑то я тоже считаю, что это форменная глупость. Даже сутки прозябания могут стоить жертве жизни, а за три дня ее могут так упаковать, что мама не горюй. Поэтому, наверное, у нас такая малая раскрываемость преступлений. Я бы…

– Подожди, не тарахти. – Анри, навалившись на стол, приглушила голос. – Я хочу спросить о другом. В тот день на совещание неожиданно явился полковник Прошин. Вспомни, пожалуйста, что он шепнул нашему шефу? Вид у него был очень довольный, словно выиграл в лотерейный билет пару лимонов. Почему он не позвонил шефу по телефону, а именно сам явился. Ты ведь сидела рядом.

– Да я ничего и не слышала, просто по губам прочла. А зачем тебе?

– Для меня это очень важно, понимаешь!

– Ну, не знаю… – протянула Маня, хитренько поглядывая на подругу. – Стоит ли тебе говорить? Опять, как «Матрешка», спрячешься в свою скорлупу с тайнами.

– Маня! – повысила голос Анри. – Если что услышала, то есть увидела, просто скажи!

– Ладно… – миролюбиво махнула та рукой, и немного подумав, сказала. – Он прошептал, что… Подожди… – сменила вдруг Никифорова тему. – Тот разговор к работе не относился, поэтому если ты мне не расскажешь в чем дело, я лучше промолчу.

– Никифорова! – Анна‑Мария, вытаращив глаза, зашипела змеей. – Если ты мне сейчас же не скажешь, я…

– Что, вернешь мои игрушки и разговаривать не будешь? – перебила Маня. – Ладно, не ворчи, мне наша дружба дороже, чем Прошин. Он сказал, что… то ли брус, то ли груз отправлен в срок. Потом прикрыл рот рукой, перехватив мой взгляд. Пришлось отвернуться. Вот и все. Анри, ну скажи, в чем дело‑о‑о, – заканючила она. Я из‑за твоего молчания не хочу оказаться в какой‑нибудь опе.

– Ты еще губы надуй и ножкой топни. – Зацепив зубами губу, Анна‑Мария усмехнулась. – Знаешь поговорку: меньше знаешь, – дальше едешь

– Не едешь, а лучше спишь! Глупая ты, Динавер.

– И я о том же. А что такое опа? Впервые слышу.

Никифорова хохотнула.

– Вот ты далекая, Ань‑Мань. Ты телевизор хоть иногда смотришь? Там тебя любому жаргончику научат. Я тебе сейчас короткий ликбез проведу о том, как наши звезды выражаются. Никифорова, встав в позу и изящно выставив ножку, сюсюкая произнесла:

«Ой, это полный пипец, я в такой опе» Передразнила она кого‑то из звезд шоу‑бизнеса. Они считают, что быть в опе – говорить можно, а в жопе – нельзя, не эстетично и богохульно. А по мне так совершенно правдоподобно, что они там находятся. И вдруг скакнув на диван. Заныла:

– Анри, ну расскажи, какие тайны ты от меня скрываешь! Знаешь ведь, от любопытства спать не буду.

– Обязательно, только не сейчас. Анри отстраненно уставилась в окно. Она молча бросала взгляд на подругу, но, видимо, приняв решение, добавила:

– Когда все проверю, тогда не только расскажу, но и помощи попрошу. Понимаешь, очень важные люди задействованы. Не хочу, чтобы даже намека на мое вмешательство в их дела было заметно. Иначе, все пойдет прахом. В общем на кону жизни людей, дорогая подруга. Поэтому лучше ешь пирожки и топай на свое рабочее место, обед закончился.

– Вот всегда ты так! Как тебе надо… так сразу Никифорова! А когда мне надо… – то в кусты. Молодец! Нечего сказать!

– Манюш, ты такая дурочка! Даже не представляешь, насколько это дело может быть опасным. Я бы и рада его бросить, но не могу. Я слово дала, понимаешь?! И я его выполню, чего бы мне этого ни стоило. Просто потерпи, я потом все тебе объясню.

– А кому слово дала? – не сдавалась Мария.

– Никифорова1 – повысила голос Динавер. – Прекрати! Я себе слово дала, себе. Вот черт! Прицепилась! Больше ничего не могу сказать! Не проси!

– Все настолько серьезно?

Маня прекрасно знала, если Анри дала слово, то выполнит его обязательно. И, если она категорически против всяких объяснений, это могло означать только одно: подруга ввязалась в какое‑то дерьмо и старается оградить ее, капитана криминальной службы, от всяких неожиданных неприятностей.

– Слушай, Анри, может, ты не будешь ввязываться в это дело, а? – забеспокоилась она. – Может, лучше передать его в ОСБ. Но, встретив взгляд Анри, потупилась и замолчала. – Ладно. Раз на эту тему такое табу больше говорить о нем не буду. Но буду надеяться на твое благоразумие. Скажи, ты домой давно звонила? Мама твоя была встревожена, глаза прятала, когда мы с ней разговаривали, – как обычно перескочила Никифорова на другую тему, будто спрыгнула на ходу с одного поезда, пересев на другой.