Либертион
– Разве можно было пройти мимо? – слегка удивился Тиберий.
– Спасибо, – тихо промолвил злополучный искатель приключений и в задумчивости удалился.
Цена поэзии
В машине стражи порядка предложили Тиберию ехать в больницу, но он решительно отказался. Сейчас его ум занимало другое – во сколько лет вынужденного отдыха ему обойдется спасение юного безумца? Конечно, это зависело от того, насколько он переусердствовал с теми двумя, которые сохраняли подозрительное спокойствие, находясь в столь неудобных позах на асфальте. Но даже если принять лучший вариант (если они живы), получалось чуть поменьше, чем провел великий волшебник Мерлин, запертый в зачарованной пещере. Но у Мерлина было два неоспоримых преимущества. Во‑первых, он был волшебником и наверняка мог наколдовать себе каких‑нибудь развлечений, чтобы скоротать двести восемьдесят шесть лет, а во‑вторых, он попал в эту прискорбную ситуацию по вине очаровательной колдуньи Нимуэ. Человека хотя бы понять можно. Но здесь! Его размышления на тему актуальной во все времена человеческой глупости были прерваны. Машина остановилась, и полицейские высадили ошарашенного борца с несправедливостью у подъезда его собственного дома. И уехали, пожелав спокойной ночи и скорейшего выздоровления. Постояв на улице минуту с открытым ртом, он пожал плечами и поднялся к себе.
Едва переступив порог, Тиберий понял, почему мужчины в прошлом веке не горели желанием связать себя узами Гименея. Не успел он включить свет, как монитор на стене засветился, и Лора обрушила на него весь свой праведный гнев:
– Ты почему к смарту не подходишь?!
– Разбился, – Тиберий продемонстрировал пустой ремешок на своем запястье.
Лора не слишком смутилась:
– Это не главное! Как мог ты столь безрассудно…
Совершенно ее не слушая, Тиберий поплелся за аптечкой. Хвала современной медицине, завтра он будет почти похож на человека. Вот только открыть шприц с антибиотиком оказалось не просто, только сейчас он обратил внимание на выбитые суставы правой руки. Болел каждый дюйм тела, а в особенности голова, и нотации начальницы не несли в его душу покоя и мира. Особенно мучительно прошла процедура самостоятельного ремонта носа. Украдкой вытерев не санкционированно выступившие слезы, Тиберий спросил, стараясь придать голосу легкость и непринужденность:
– Поедешь со мной на реку? На этой неделе. Майкла тоже возьмем. Надо же ему хоть иногда отдыхать от своих подопечных, он уже месяц из клиники не вылезает.
Такая резкая смена темы вкупе с полным небрежением к ее нотациям Лору не порадовала:
– Послушай, это просто смешно…
Хуже она сказать не могла. Тиберий, отвернувшись, чтобы она не видела выражение его лица, процитировал давно забытые строки:
«Пленительная, злая, неужели
Для вас смешно святое слово друг…»
– Тиберий, ты что, это же запрещенные стихи! – Лора была явно напугана, и такой он видел ее впервые.
«… Вам хочется на вашем лунном теле
Следить касанья только женских рук?
Прикосновенья губ, стыдливо‑страстных,
И взоры глаз, нетребующих, да?»
– Ты с ума сошел, это же шесть месяцев тюрьмы, замолчи, умоляю!
«Она умоляет? Ради этого и шесть месяцев не жалко». Он пошел в ванную, касаясь рукой стены. По ее поверхности, облагороженной «белыми небесами» (или «снежными лилиями»? ) потянулись кровавые полосы.
«…Неужто в сновидения неясных
Вас детский смех не мучил никогда?»
– Полиция, конечно, уже едет.
«…Любовь мужчины – пламень Прометея
И требует, и, требуя, дарит…»
Резкий звонок в дверь. А это, наверное, и вправду полиция. Прежде, чем коснуться дверной ручки, Тиберий повернулся и посмотрел Лоре в глаза:
– Едешь со мной?
– Да!
Он удовлетворенно кивнул и открыл дверь.
– Добрый вечер, сэр. Вы нарушили закон и должны поехать с нами.
– Только не сейчас, – улыбнулся Тиберий.
Он повернулся еще раз взглянуть на монитор и тут же получил разряд электрошока в шею.
Бархатная длань в железной перчатке
Тиберий открыл глаза и тут же смежил веки. До того неприятен был ослепительно‑белый свет. Цвет, даже запах казался белым: смесь химических средств чистки с фальшивым ароматизатором «Ландыш», совершенно не идентичным натуральному. «Либо я умер, либо в кабинете Лоры. Даже не знаю, что хуже», – собравшись с силами, он сел на постели и огляделся.
Белые стены, пол, потолок и весьма аскетичная мебель. Впрочем, не все стены. Одна казалась сплошной зеркальной гладью, но его острый глаз заметил тонкие линии, вычертившие полотно двери. «Да я же в тюрьме!» – догадался он, наконец, и с живым любопытством огляделся вокруг.
С веселым удивлением отметив, что пространство камеры вдвое больше его квартиры, а обстановка имеет приятные излишества вроде журнального столика, Тиберий уже почти всерьез прикинул, что и кухня наверняка окажется приличнее его одиноких ужинов. Пока он был без сознания, чьи‑то умелые руки вправили вывихнутые кости, перевязали раны, а от мелких ссадин и следа не осталось.
