Минотавр

Время шло, я доучивался: оставалось пройти практику и получить диплом. И я по работе уехал на юг. Отец обещал присматривать за братом. Да и я звонил то ему, то Светлане, ежедневно справляясь о делах. Брат согласился на кодировку и вроде бы перестал выпивать. Я обещал увезти его на море, отдохнуть и развеяться. Но в один из ноябрьских вечеров я не смог до него дозвониться. Ближе к полуночи он взял трубку – разговаривал со мной в игривой манере: до боли, увы, знакомой.

– Ты сорвался… – тяжело вздохнул я.

– Да я выпил одну бутылочку пива, – лениво оправдывался Витя, – отвалите от меня со своими придирками. Тоже мне госнаркоконтроль! Мы со Светиком взрослые рациональные люди: меру знаем. И вообще я перенервничал после посещения этого нравоучителя в красной пижаме.

– Кого? – переспросил я.

– Да, не важно… ездил на один конченный аттракцион. С иглами и мультиками.

– Вить, ладно Длинный бухает, потому что воевал. Но ты‑то с какой радости так обливаешься?

– Хватит читать мне мораль, – крикнул он и отъединился.

Следующей же ночью мне приснился сон, будто я не могу удержать брата. Я держал его за руку над черной ледяной пропастью. Мои окаменевшие ото льда пальцы постоянно разжимались. Его ладонь соскальзывала, он улетал в сумрачное безмолвие. Улетал и улыбался, как прежде.

Через два дня мне позвонила Света, редко звонившая сама. Она говорила о чем‑то несущественном: об оторванном от стены обогревателе, о двенадцати пустых пузырьках корвалола на кухне и странной позе, в которой его нашли. О его странной поездке в некий загородный клуб, о какой‑то игле в позвоночнике. О том, что последние три дня он постоянно что‑то перечитывал и плакал. Говорил, за ним должны прийти.

– Что случилось? – сухо спросил я.

– Витя умер, – произнесла она, – я на два дня уехала к маме, закрыла его снаружи. Мы поссорились. Глупая ссора из‑за стакана красного дешевого вина. А сегодня приехала, а он лежит. Не дышит. Здесь радиатор электрический от стены оторван и куча бутыльков. А он лежит: одна нога на полу, другая в колене согнута. И руки на груди… Умер. Лежит.

– Светка, что ты несешь, сука пьяная? – орал я в трубку.

– Умер… Витя умер… Нет больше Кекса… – шептала она.

 

На похоронах у Светы пошла носом кровь. Я подошел и вытер ее указательным пальцем, затем развернулся к брату и написал на его левой щеке ту самую заглавную букву нашей улицы. Написал кровью.

– Пусть в аду знают, с кем имеют дело, – подтвердил мои действия Литр, – пусть знают, кто он и чей! Что наш, «уральский»…

– Пусть знают, – согласился я.

– А тебе я это вырежу на лице, – выкрикнул Литр Свете, – после того, как Витю похороним. Ходи теперь и оглядывайся!

 

Во второй могиле лежал Денис. В сущности, их судьбы были похожи. Дело за малым: Дыня увлекался наркотиками, из‑за чего его психика расстраивалась; он мог часами сидеть у окна, разговаривая с облаками или безудержно смеяться без причины. Став достаточно «мясным», он теперь иногда захаживал в качалку, но без особого трепета и фанатизма. Сначала он увлекся марихуаной, затем начал подрабатывать дилером, реализуя какие‑то таблетки прямо на парах в институте. Закидывался сам и приобщал однокурсников. Но серьезные проблемы начались после того, как он повстречал ту самую Юлю, из‑за которой когда‑то дрался в школе. Она пыталась познать дзен‑буддизм с помощью психостимулирующих веществ. Расширяли сознание на пару в ее комнате в общежитии. Варили «крокодила», потом у нее чернели руки, она отключалась, и он вызывал неотложку… Врачи – уставшие циничные люди в серых халатах – брезгливо искали у нее вены.

– Я раньше думал, что врачи скорой помощи – ангелы, спасающие чью‑то жизнь, – повторял и повторял Дыня, – а вы мудаки какие‑то. Мудаки, мудаки какие‑то вы! Мудаки не могут никого спасти. Мудаки не ангелы!

 

После очередной дозы Юлю не откачали. Тогда он съел целую упаковку своего «зелья» и, открыв шкаф, взял отцовский галстук.

 

Несколько лет назад из‑за его выходок родители развелись. Мать обвинила во всем отца: «Ты безвольное существо без стрежня. И он вырос таким же дерьмом».

Оставила только его вещи и книги: когда‑то он выменивал их на собранную макулатуру. Мать забрала новую мебель, ковры, холодильник, телевизор и пылесос: уехала к какому‑то военному. «Бывший» долго звонил ей, умоляя вернуться, грозил повеситься, ругался и плакал. Запил. Однажды не вышел на работу. В цеху, где слесарил, спохватились: поехали к нему домой, а он висит в зале… Повесился на собственном галстуке.

 

Денис позвонил маме: та сухо поинтересовалась, как у него дела, обедал ли он и не болит ли в правом подреберье. Сын ответил, что все нормально, что не болит, а потом

сказал, что папа умер, повесился. Она положила трубку и больше никогда не появлялась в его жизни.

 

В тот день Денис посмотрел на свои, чернеющие от «дорог», руки. Подошел к старому трельяжу, взял тот самый галстук, привязал его к дверной ручке… Сел у двери и надел на шею импровизированную петлю. В голове поплыли картинки из детства:

 

– Значит, план такой, – озорные глазки Евгения Булгакова метались из стороны в сторону. – Длинный, как самый представительный из нас, едет на диспетчерскую. Ловит там тачку с понтом, чтобы вернуться сюда, на Уральскую. На район! Понял?

– Зачем мне тачка, я с «диспера» пешком на район дойду минут за тридцать, – непонимающе возмутился Андрей.

– Да ты дослушай, бестолочь, – вмешался Денис, – Джонни‑малыш дело говорит. Вечер‑то обещает быть томным. Сегодня «дискач» в парке. Телочек требуется покатать. Алкоголь и травка быстро впитаются в мозговую корку. А понтов нет!

– На чем ты их катать собрался, на своем волосатом мотороллере? – Пацаны рассмеялись, когда Длинный задал этот вопрос.

– Ты на такси сюда приедешь, мы таксисту по шее дадим, а сами на его машине кататься поедем, понял?

– А он прямо присядет на лавочку в парке и ждать будет, пока мы накатаемся?! – Выкрикнул Длинный. – Тоже мне, великий комбинатор! Позвонит этот водила в ментовку, и поедем мы с тобой на малолетку строем ходить да скворечники сколачивать.

– Так мы его в сады СИБНИИСХОЗа увезем. Там свяжем и бросим. Потом вернемся, конечно, еще раз напомним, что не нужно нервничать по пустякам, и тем более куда‑то сообщать, – сказал Децл.