Минотавр

– План что надо! – Подтвердил Макс. – Я за!

– И я.

– Я в деле!

– Я согласен, – сказал Дэн, – только тачку ловить поеду я. У Длинного ума не хватит найти приличную. А на баклажановой «пятерке» телок катать стремно.

– Тоже мне, эстет, – пробубнил Андрей, – еще вчера небось наяривал под «Агату Кристи», а сейчас телок катать собрался! Как хотите, я не против. Но с таксистом базарить буду я.

Диспетчерской называлась конечная остановка автобусов. Здесь частенько дежурили таксисты. Денис присмотрелся: из предложенного ассортимента ему понравилась старенькая, но приличная иномарка. «Мерин» был огромным, как пароход; за рулем скучал какой‑то мужичок.

– Что же ты, дядя, на такой тачке – и тоскуешь?

– Я не тоскую, а таксую, – поправил он и открыл пассажирскую дверь, – куда требуется доставка?

– До поселка подкинешь, до Уральской?

– О, туда не поеду, – он замахал головой и добавил, – дурной район, плохие люди. У меня там сестра с племянником сняли квартиру. Так его разули прямо зимой. Сняли новые дутые сапоги и пуховик. Местные же и сняли. Что за народ там живет? Скоты. Ублюдки. Нелюди.

– Что же мне пешком идти, вечер уже, темно… Да я и заплачу хорошо, – сказал Дыня и протянул ему несколько купюр.

– Тебя прямо на саму Уральскую или куда дальше?

– На саму, на саму, дядя. Поехали, не пожалеешь!

Дыня поправил на шее галстук и, вооружившись лезвием от канцелярского ножа, старательно вырезал на своей щеке букву «У».

– Чтоб знали чей я! – прошептал он.

Из дома его выносил Длинный. Позвонили соседи, сказали, что Денис Фомчев давно не появлялся в ограде. Андрей вошел в его дом, в частном секторе на Уральской: дверь оказалась открыта. Денис сидел у порога с петлей на шее.

Судмедэксперт спросит Андрея, показывая на резаную рану на щеке:

– А это что, полюбопытствуйте?

– То, что надо, – огрызнется Длинный и ударит его по лицу. Сильно и без сожаления.

Ариадна

Казалось бы, ничто не предвещало беды. Вчера после концерта мы долго общались с Сашей. Он что‑то рассказывал о работе, о своем процветающем бизнесе в столице… О том, что двадцать лет прожил с какой‑то дурой…, нёс прекрасную чушь, одним словом. Потом еще много чего интересного – о звездах и планетах. Хороший, романтичный, состоятельный мужчина. Немного староват для меня, ему далеко за сорок. Потом проводил меня домой. Нежно поцеловал руку. А я вся такая не целованная… типа! Даже самой страшно стало.

Уже в подъезде позвонила Марина: почему это не удивило меня, даже не знаю. В последний раз мы общались месяцев восемь назад на закрытом показе нижнего белья, где папики выбирали себе эскортниц на выходные. Это я притащила ее туда. Думали, модельный бизнес, но им оказался бордель. Марина плюнула распорядителю в морду и уехала на такси. Поступок! После этого мы не общались.

По телефону же она смеялась и приглашала приехать к ней срочно:

– Манюня, я, наконец, сдала эту гребаную сессию. Отмечаю. Конечно, не одна! В компании с «Князем Голицыным» ‑брют. Мы тебя ждем.

Я осторожно выглянула из подъезда. Убедившись, что Саша ушел, вызвала такси и помчалась на другой конец города. Зачем?

Дверь мне открыл молодой пьяненький парень: помог снять туфли и провел в прокуренную кухню, где сидели еще четверо ребят и Марина. Она по‑деловому поправила прическу и спросила:

– Ну как, пойдет?

Они зацокали языками и масляно заулыбались.

– Развлекайтесь, ребята, – сказала Марина и ушла. На прощание я посмотрела в ее глаза. Там был восторг женской мести.

– Твоя подруга сказала, что ты все можешь, – один из них подошел сзади и обнял меня за плечи. – Иди, помойся, а мы тебе винишка нальем.

– Да я ее и так, грязную, чпокну, – хохмил второй.

Третий забрал у меня сумку и телефон. Четвертый начал раздеваться прямо при всех на кухне. Они постоянно ржали.

Я вырвалась и закрылась на балконе. Они разбили стекло. Один из них схватил меня за волосы и выволок через оконную раму. Они притащили меня в спальню и бросили на кровать.

– Это вписка детка, – один из них потел и постоянно шептал это мне на ухо, – вписка, вписка, детка.

Его пот постоянно капал мне на лицо. Одна капля скатилась к уголку губ. Странно, что она такая сладкая.

Потом я сидела в такси и плакала, звонила маме: она долго не брала трубку. Я уверена, мама просто не хочет меня слышать. Но после десятого гудка что‑то щелкнуло:

– Ты где? У тебя что‑то случилось?

– Мамочка, я так тебя люблю, – прошептала я.