Минотавр

– Мне приснились твои похороны, – ответила она и рассмеялась в ответ, – там, во сне, когда привезли твой гроб, я попросила не открывать крышку. Не было желания смотреть на тебя. Почему‑то во сне мне казалось, что дочь лежит с широко раскрытыми глазами и нагло смотрит вверх. Вызывающе нагло просверливая крышку своими красивыми, сухими от смерти глазами. Мне казалось это мерзким. Но открыть уговорили – и я, выпив немного водки, решилась подойти. Ты лежала как куколка в этом деревянном ящике, обитом красным бархатом и «украшенным» белой уродливой тесьмой. Твои длинные волосы аккуратно убрали под белую косынку. Глаза закрыты. Руки мирно лежат на груди. Казалось, ты просто уснула. Я подошла к изголовью и большими пальцами задрала закрытые веки вверх. Наклонившись к твоему лицу, я всмотрелась в туманные зрачки. «Посмотри на меня доченька», – прошептала я и насильно открыла твой рот. Набрав побольше слюны, я плюнула в пространство между разомкнутыми зубами и устало рассмеялась. Глаза у меня загорелись ненавистью. Я отскочила от гроба и, схватив тяжелую крышку, бросила ее сверху, наспех прикрыв гроб. Выхватив у одного из нанятых рабочих ящик с инструментами, я схватила молоток и начала прибивать крышку к основанию. Длинные гвозди сухо входили в древесину… Бум, бум, бум. Все присутствующие смотрели на происходящее в оцепенении. Я била, точно попадая по шляпкам, не промахиваясь и не совершая ошибок. Бум, бум, бум… Молоток поднимался и опускался. Вдруг я начала громко петь. Колотила по гвоздям и громко выкрикивала слова знакомой с детства песни: «Самый сказочный и небывалый, – орала я сквозь град слез, – самый волшебный… цветок».

 

– Что ты несешь, мама? – мой голос стал холодным и бесчувственным. – Меня только что изнасиловали.

– Мы прокляты с тобой, девочка моя, – Надежда истерически расхохоталась и добавила: – Моя молодость тому подтверждение. Я ничем не лучше тебя. Сильно не отличаюсь. Взять, к примеру, твоего папашу… Никогда не забуду тот вечер. Все как будто было предопределено. Запрограммировано. Петр только пришел из армии. Заскочил за какими‑то делами. Встал на пороге. Вылупился на меня. Мать ушла в ночное. А он вернулся, якобы что‑то забыл. До сих пор не могу понять, зачем я его впустила? Молодая была. Дурочка несмышленая. Потом это вино в голову дало. Диванчик в прихожей. Монотонное поскрипывание. Я же губу закусила и пошевелиться боялась. А он, как увидел, что я девочкой была, немного расстроился. «Лучше б это был не я», – бросил через плечо и ушел, накинув бушлат на плечи.

Мать узнала, заставила жениться. А зачем? Вся наша с ним жизнь была вот такой же. Как на том самом диванчике в прихожей. Я с закусившимися удилами – и он, сам себе приятный. Потом тупой дежурный вопрос: «Ну как тебе?» Вот бы бог такое спросил хоть у одного человека на земле: «Ну как тебе?» – «Хорошо, милый, ты великолепен», – врала я и отворачивалась к стене. Так, наверное, у всех, считала я. Чем я‑то лучше или хуже? Он копеечку в дом несет. Дочь любит. Наверное, любит. Зовут как отца… может. это судьба! Дура малолетняя. А после того, как тебя родила, отношения только ухудшились. Я вся разорвалась, плод крепенький был, больше четырех килограмм. А муж на третий уж день мне в затылок задышал, идиот! Я тогда впервые отпрянула, сделав вид, будто к ребенку надо скорей. Встала и ушла в детскую. Наутро приперлась его мама и, густо намазывая масло на белый хлеб, нравоучительно выговаривала моей матери на кухне:

– Петеньке уже надо, а ваша от него шарахается!

– Так вся заштопанная, – причитала мать, – пусть хоть заживет немного.

– Ничего, не убудет, – спорила свекровь, – а если дырочку ушили, так ему и слаще будет. Петеньке моему.

Сука старая. В тот же вечер он получил, что хотел. Позже меня забавляла его реакция. Молча стягивал трусики и небрежно бросал их у кровати. Сначала я всегда закрывала глаза и стонала, притворяясь, будто мне очень приятно. А потом стало любопытно посмотреть в его глаза. И я посмотрела. Он отвернул голову влево и больше никогда не смотрел мне в лицо. Никогда. Однажды сквозь его стоны и прерывистое дыхание я услышала тоненький скрип. Повернув голову к двери, я увидела тебя.

– Подожди, ребенок смотрит, – прошептала я и попыталась вылезти из‑под него.

– Пускай смотрит, – он вдавил меня в подушку и начал двигаться еще интенсивнее, – в жизни пригодится. Может, не будет таким же бревном, как мамаша.

 

– Зачем ты все это мне рассказываешь? – сквозь злые слезы зашипела я.

 

– Я такая же тварь, как и ты, – ответила мать, – тварь, тварь, тварь, тварь!

 

Я отключилась, вытерла слезы, зашла на свою страницу и написала в истории следующее:

«Я ненавижу людей, не верю обещаниям, мечтаю стать нужной и даже незаменимой. Из меня вполне бы вышел сносный диктатор. Будь у меня небольшое государство и усы. Я бы жила, вдыхая аромат осени и мужчин, которые нас не любят. Мужчин, которые потеют во время секса, я бы расстреливала. Мужчин, которые трахают девочек на вписках, я бы кастрировала. Вот такой распорядок дня королевы‑диктатора. А вечером… вечером я бы умирала для этого безумного мира. Потому что этот мир – самое дурацкое, что можно было придумать, изготовить и запатентовать за шесть дней. Я не хочу верить, я не хочу надеяться, я не хочу любить. Я просто хочу быть счастливой. Оставьте меня в покое. Это моя новая религия, адептов попрошу не беспокоить. Я хочу перестать думать. Я хочу перестать верить. Я хочу перестать лгать. Лгать прежде всего само́й себе, что мне уютно, что мне хорошо, что я живая. Мне плохо!»

 

Тесей

 

Я прекрасно помнил эту букву на щеке, и потому позвонил. В аэропорту Омска меня никто не встречал, и я налегке отправился в РОВД. Встреча на кладбище должна была состояться завтра. Я нервничал.

«Кто же это мог быть… Андрей? Серега? Юрка? Виталя? Сашка? Женя? Кто из них этот злосчастный Урфин? – думал я.

Ну конечно, ненормальный у нас на Уральской только один!

Андрей Бражников был парнем высоким, спортивным. Широкие скулы, упрямый ежик волос. Голубые глаза, лучезарная искренняя улыбка. Девчонки сходили с ума, а он выбрал Олю: маленькую, щуплую, с огромными пушистыми ресницами и веснушками на носу, с черными короткими волосами: ну точно тифом переболела! «У твоей телки сиськи‑то есть?» – как всегда, грубо подтрунивали пацаны.