Минотавр

Открытие повлекло за собой нечто более значимое: мы поняли это, когда начали читать пленочки из головы Достоевского и Толстого. Вот где ужас! За последнюю секунду жизни писатель Толстой надумал на четыре тетрадные страницы. В тексте много воды, но суть я определю в следующем тезисе…».

Дальше читать стало скучно. Он прошел к топчану и растянулся, не сняв обувь. Редко выдавались подобные деньки! А тут еще и национальный праздник. День филолога. Большое дело. Теперь и воды свежей принесут – и, может, даже капусты квашеной. Правда, тухлой или перемороженной. И еще сельди. Она в руках будет разваливаться от соли и старости. А мы будем ее жрать и улыбаться.

Люди в бараке о чем‑то азартно спорили.

– Об чем базар? – вмешался в разговор маленький старичок, чью грудь и спину украшали татуировки. На плечах красовались раскрытые книги, а надпись на пояснице гласила: НЕ ЗАБУДУ МАНДЕЛЬШТАМА

На груди в профиль – Гумилев, Пастернак и Блок. На спине в одном кресле сидели Пушкин и Гоголь.

Все замолчали. Законника побаивались. Говорили, у него есть связи. Проверять это, впрочем, никто не хотел.

– Что замолчал?

– Прости В, – строго сказал N, – прости, если ребята потревожили твой отдых, но ты же не литературный. Ты блатной. Зачем ты в нашем бараке, В?

– Хочешь сказать, что я к куму бегаю или еще хуже… к преподобным?

– Не утрируй, блатной, – выкрикнул с своего места U, – все знают, что ты не ишачишь на власти.

U попал в лагерь сравнительно недавно. Если ты «литературный», значит, должен умирать вместе с такими же. U взяли за Ахматову. Взяли прямо на улице. Подкатил «веселый патруль». Улыбающийся майор попросил прочесть стихи. U начал смутно копаться в подсознании – и вот единственное, что смог выудить:

 

Уважаемые товарищи потомки!

Роясь в сегодняшнем окаменевшем дерьме,

наших дней изучая потемки,

вы, возможно, спросите и обо мне…

 

– Не… а, – сладострастно вывел майор. Глухой удар прикладом в лоб и коронная фраза, произносимая на Аннушкиных неделях.

– Это, сука, не Ахматова.

 

– Ты зачем им Маяковского начал читать? – N первым пошел на контакт с молодым зеком.

– Люблю Маяковского, – сквозь разбитые губы шептал тогда U, да и сам понимаешь, там нужно было что‑то читать. Если бы ничего не сказал, могли бы и на месте пристрелить, как антикультурный элемент. А так…

– А так что? Легче?

– Так я, братишка, жив пока.

– А ты загремел за что? – вдруг вмешался в беседу законник, обращаясь к сидящему в углу долговязому мужчине с треснутым пенсне.

– Я книги менял на спирт, – уныло прошептал Q.

– Вот ты конченый, – констатировал В.

– Меня соседи сдали. Они «Огонек» выписывали, а я нет. У меня же от деда библиотека огромная осталась. И это позволяло мне многое. Вы же знаете, что к тем, у кого библиотеки, не приходили! А они, твари, за этот «Огонек» зацепились. Ну и пацаненок их начал с дружками следить за мной. А я Грибоедова и Тургенева на литр спирта выменял, в переулке на Старом Арбате. Ну вы же должны знать это место! Там еще…

– Да знаем, очень некультурное по нынешним меркам место. В незапамятные времена художники и литераторы там собирались. Бомонд. Теперь помойка городская, отхожее местечко. И веселые патрули там постоянно. Идиотом нужно быть, чтоб туда сунуться.

– А вы по какой статье? Нет, не вообще. А именно по последней ходке?

– Я за стихи собственного сочинения, – совершенно спокойно ответил законник.

– Это круто, – добавил N, – в наше время – это самая тяжелая статья. Не прочтете?

– Вот… последнее, – В подскочил с нар и встал в позу.

 

Макароны я поем с котлетой.

С мясом, извиняйте за банальность.

И в широких стенах туалета

Я к культуре проявлю лояльность.

 

Все зааплодировали

– Да, – замотал седой головой Q, – это уже на двадцатку тянет в наше время.

– Сразу вспоминается то стихотворение, с которого все и началось, – тихо сказал U. – Оно как будто про нас всех и написано.

– Кто его сейчас помнит, – брезгливо парировал В, уходя в свой полумрак за занавеской.

– Я хорошо помню, – ответил N.

Все пристально посмотрели на него. N прикрыл глаза. Наступила мертвая тишина.

 

Не читайте романы и повести.

Не смакуйте во рту стихов.

Ненароком проснется совесть

У каких‑нибудь дураков.

 

Из писательской черной свиты

Нимб над светлою головой.

С Хрестоматией замполиты

За тобою придут и за мной.

 

По ночам воронки и шмоны.

Прозаичный арест и срок.

На знаменах и на иконах –

Пастернак, Гумилев и Блок.

Их погоны в лазурном цвете.