Мне всегда будет 44

Слова дышали любовью и нежностью, но осыпались ненужными мелкими клочьями в мусорное ведро. Первое, второе, третье… «Сколько же их у него было», – подумала Флора, испытывая невольное сочувствие к этим девушкам, обрывки чувств которых – таких разных и таких схожих – складывались сейчас общим белым сугробом на дне. Наверное, она должна была чувствовать торжество или гордость – ведь это к ее ногам он складывал остатки былых любовей – ей одной он хотел посвятить свое сердце. Но растерянность была сильнее – все так серьезно?

А он достал гармошку и предложил ей спеть. Он не сомневался в ее чувствах…

Белый снег засыпал их и всю дорогу, всю улицу. Он хрустел под ногами, как обрывки любовных писем.

– Зайдем к вам, – спросил он как ни в чем ни бывало.

– Зачем?» – удивилась она.

– Просить твоей руки.

Откуда в нем созрела такая уверенность, такая решимость? Возможно, когда он приходил к ней в гости и увидел стол, ломившейся от выпечки – пироги, треугольники, губадия – стол, красноречиво говоривший о том, какая она прекрасная хозяйка, любящая и умеющая готовить национальную выпечку. Возможно, когда он брал ее в гости к друзьям, где она первым делом кидалась помогать хозяйке на кухне, а не сидела, сложа руки, как делали его бывшие подруги? А возможно, он просто понял, что вот она – единственная, которая встречается только раз в жизни, что никто ему больше не нужен, кроме нее?

На следующий день он вошел в родительский дом Флоры – красивый, высокий, вынужденный немного пригнуться, чтобы не задеть головой притолоку, оглядел и в этот раз богато накрытый стол и решительно заявил: «Я хочу жениться на Флоре и прошу у Вас ее руки. Она любит меня, я люблю ее». Флору кинуло в краску от неожиданности – о любви не было сказано ни слова. «Нет у нас дочери на выданье! – столь же неожиданно ответил Хасан ага. – Она еще молода, ей учиться надо!». Мама тихо охнула, а двое мужчин уперлись друг в друга взглядами, будто меряясь своей любовью к Флоре. Напряжение за столом возрастало, но Альфред был не намерен сдавать свои позиции. Несмотря на молодость, он был парнем, самостоятельно достигшим всего: учеба в престижном вузе, статусная работа, отдельная квартира. Он имел право на свое веское слово. «Я сам имею высшее образование, буду помогать ей с учебой», – заявил он, и отец смягчился. «Если переведется на заочное отделение, тогда поговорим», – не менее веско ответил он, не обрубая надежды.

На этот раз стол был накрыт не по‑ресторанному, и дорогого коньяка на нем не было. Но разговор получился не менее напряженным. Дискуссия про женитьбу продолжилась после того, как Альфред съездил в Казань и, переговорив с деканатом, перевел Флору на заочное обучение.

– И когда же ты намерен? – робко спросила мама.

– Через три дня, – ответил Аьфред, не задумавшись ни на минуту.

Отец снова возразил:

– Нет, женитьба – дело серьезное. Это так быстро не делается! Нужен срок: все обдумать, взвесить, к свадьбе подготовиться по‑людски. Да и рано ей еще об этом думать.

Он тяжело поставил чашку на блюдце.

– Флора, ты еще так молода, так красива, зачем спешить».

Чашка Флоры звякнула о блюдце дерзко, и ответ ее прозвучал упрямо:

– Если я не выйду за Альфреда, то, возможно, вообще никогда ни за кого не выйду замуж!

День свадьбы назначили на 8 Марта…

… – Ну все, бери чемодан, поехали домой ко мне, машина ждет!.

Флора улыбнулась устало и счастливо. День был длинным, как и положено быть самому счастливому дню в жизни девушки. Брак зарегистрировали по всем советским правилам: строгая женщина в ЗАГСе под аплодисменты гостей объявила их мужем и женой и поздравила молодоженов, только что большими нарядными перьями расписавшимися в торжественной книге записи гражданских актов, с ответственным шагом. Затем все поехали возлагать цветы павшим в Великой Отечественной войне воинам к Вечному огню в парке, и лишь потом – в ресторан. Там все сверкало. Белые накрахмаленные скатерти соперничали по белизне с фатой невесты. Сперва‑наперво невесте дали ложечку меда, чтобы слова ее всегда были сладкими. Потом, как принято на свадьбах, кричали «Горько!». Молодожены под эти выкрики сладко целовались. Звучали тосты, поздравления, пожелания счастливой жизни. Подарки были дорогими и дефицитными, цветы – прекрасными. Все как у всех? Да нет, лучше – богаче, шикарнее. Неужели же Альфред думал, что такая невеста ограничится чемоданом? Да и не по‑татарски это! «У нее, как положено, есть сундук с приданым и еще много чего, тут нужна грузовая машина!», – оскорбился Хасан ага. У Флоры – его любимой старшей дочери, действительно, было все необходимое для начала самостоятельной жизни; несколько ковров, стиральная машина, холодильник, столы и стулья, посуда и тот самый сундук с кружевным девичьим приданым, белыми вышитыми полотенцами и невесомыми пуховыми подушками, которые девушкам в татарских семьях начинают готовить с юных лет. Флора снова улыбнулась – уже удовлетворенно. Завтра, все это – завтра! А сегодня она войдет как жена в дом своего мужа – того, кто стал для нее отныне самым дорогим, любимым, единственным на всю жизнь… С одним чемоданом. С одной большой любовью на двоих!

 

Глава 4. После. Июль 1996

 

«Матур гына», – брат Амир во снах, в которые я продолжаю исправно погружаться после очередного обезболивающего, уже не подбадривает меня, а успокаивает, как обычно в жизни этими словами: «по‑красивому» – значит, без шума и слез, без истерик, без нетерпения и отчаяния. Я все еще лежу. Я не могу встать. И он где‑то‑там лежит. Завтра нас погрузят в самолет и отправят на родину. О нашей аварии всем на родине сообщили сразу же, и там с ума сходят, не зная, как нам помочь. Я представляю, подруга кинулась в нам домой, чтобы утешить маму, а она в ответ только горько вздыхает «Эй, Альфия! Эй, Альфия», – не зная, какими словами передать свое горе. Я тоже не знаю. Вся моя трагедия говорит со мной на итальянском, ее персонажи дружелюбны, улыбчивы и полны сочувствия, но они чужды мне и не созвучны моей беде. С бедой я говорю татарском. И с надеждой тоже. И с Всевышним. Я знаю, что Бог един для всех, но каждый говорит с ним на родном языке. В Коране сказано, что человек начинает отчаянно молить его в минуты отчаяния, а как только беда минует, все приписывает своим усилиям. Я не забуду возблагодарить Аллаха, если мы встанем на ноги, но знаю, что должна стараться сама. Я стараюсь. Врачи тоже. Мы все верим, что я смогу ходить. Тогда почему это не происходит? Почему я еще не хожу?

Я знаю, что у меня нет вины ни перед Богом, ни перед людьми – я всегда старалась делать только добро. И я не знаю, чья злая воля кинула меня наперекор автомобилю, перевернувшему мою жизнь. Но я верю, что эта ошибка будет исправлена – ведь Всевышний не допустит несправедливости, а если это испытание на стойкость, я должна выдержать.