Наказ цыганки

Месяц спустя табор проезжал мимо одной деревни, где было какое‑то гулянье. Из церкви вынесли икону местного святого, увешанную гирляндами цветов. Люди кидали в неё монетки, пели, танцевали и угощались яствами со столов, стоящих прямо в церковном дворе.

Джафранка сидела в кибитке с Идой и безучастно смотрела на гулянье. Вдруг она привстала, глядя вдаль:

– Ида, почему портрет Лайоша в чёрной рамке?

– Господь с тобой, девочка, что ты такое говоришь? – не на шутку перепугалась Ида. – Откуда там мог взяться портрет Лайоша? Да никто из наших сроду не рисовал с себя портретов! Привиделось тебе, родная. Это ихнего святого местный поп понëс на шествие.

Лайош был кузнецом и подрабатывал в деревнях, когда табор останавливался поблизости. Недюжинной был силы цыган и весëлого нрава. Ида забыла бы слова Джафранки, если бы к вечеру Лайош не занемог. Табор уже проехал деревню, и им пришлось остановиться недалеко от города, так как у кузнеца начался жар.

Переночевали в лесу, наскоро раскинув шатры и надеясь, что наутро Лайошу станет лучше. Но на следующий день он начал бредить, жар усилился, и двое цыган, положив его на телегу, повезли кузнеца в городскую больницу. Табор решил ждать в лесу выздоровления товарища.

Джафранка была сама не своя. Она понимала, что каким‑то образом увидела то, что должно было случиться с Лайошем. Ида утешала бедную девочку:

– Это не твоя вина, милая. Лайош простудился, ты не могла знать этого.

Но у Иды из головы не шли слова Джафранки: портрет в чёрной рамке. Она не знала, надо ли говорить об этом остальным. Вопрос решился сам собой. К вечеру вернулись из города мужчины, дожидавшиеся целый день в больнице новостей о Лайоше. От сильного жара у него отказали почки, и он умер, не приходя в сознание.

Это известие потрясло табор, а больше всех – Джафранку и Иду. Еле успокоив обезумевшую от ужаса девочку и оставив её в своём шатре, Ида пошла к Василю, старшему в таборе, и рассказала ему о словах Джафранки насчёт портрета Лайоша в чёрной рамке.

Старый цыган задумался, потом попросил Иду проводить его в свой шатёр, чтобы поговорить с девочкой. Джафранка уже немного успокоилась и сразу поняла, зачем пришёл Василь. Она сказала:

– Я должна была сразу рассказать всë, тогда бы не случилось беды. Моя мама умела предсказывать события, которые должны были случиться в скором будущем. Далеко она не могла видеть. Умирая, она передала этот дар мне. Я не знаю, что мне с ним делать, я приношу несчастье… – девочка опять принялась плакать.

– Я скажу тебе, что ты должна делать, – спокойно произнес Василь, взяв Джафранку за руку. – Лайошу ты бы не смогла помочь, поэтому не переживай так. Нам всем его жаль, он был хорошим человеком. Но все мы ходим под Богом. Это была его судьба. А ты дар твоей матери береги. Ты должна научиться им пользоваться. Просто в следующий раз, если что‑то увидишь или узнаешь, сразу расскажи человеку, которого это касается, или мне, или Иде, поняла?

Девочка кивнула. Василь ушёл, а Ида заварила травяной чай, напоила им Джафранку и уложила её спать. «Бедная девочка, – думала она, – такой груз на детские плечи! Не каждый взрослый бы справился». Ида забралась под своё одеяло и долго ворочалась и вздыхала, прежде чем заснуть.

 

 

***

 

Фёдор вышел за околицу, когда солнце уже садилось. Прохладный мартовский воздух приятно щекотал ноздри, и Фёдор с удовольствием вдыхал его, шагая по тропинке, ведущей в рощу. За рощей было поле, оттуда хорошо было видно закат, и молодой барин часто гулял там вечером.

Снег на тропинке почти стаял, добротные сапоги Фёдора поскрипывали при каждом шаге, уверенно наступая на чуть схваченные вечерним морозцем лужицы. Вот и просвет среди деревьев, уже виднеется кусочек порозовевшего неба.

В конце тропинки Фёдор заметил какую‑то фигуру, кажется, девушку, сидящую на стволе поваленного дерева. Издалека он увидел яркие одежды, длинные тëмные волосы, заплетённые в косы и украшенные красными лентами. Цыганка! Он остановился, не зная, идти ли дальше или повернуть назад.

– Что, барин, оторопел? – послышался насмешливый голос. – Иди, не бойся, я тебя не съем.

«Да что я, в самом деле, как юнец, – подумал Фёдор. – И впрямь решит, что я струхнул. Потом будет рассказывать в таборе, на смех меня поднимут».

И он снова зашагал по тропинке, с любопытством разглядывая цыганку. Вблизи она оказалась просто красавицей: чёрные густые косы, огромные тëмно‑карие глаза, узкая талия, перехваченная поясом. На вид ей было лет двадцать пять.

– Здравствуй, – вежливо поприветствовал её Фёдор.

– Да и тебе не хворать, барин. Хоть вижу, хворать ты не будешь.

– Только не говори, что хочешь мне погадать.

– Этого должен хотеть ты, а не я. Да я и не гадаю.

– Какая же ты цыганка, если гадать не умеешь?

– Я разве сказала, что не умею? Я сказала, что не гадаю. А ты думал, мы только и знаем, что монеты у дураков выманивать?

Фёдор не знал, что сказать. Ему хотелось поговорить с ней ещё, хотелось разглядеть её получше – как яркую диковинную птичку.

– Я не хотел тебя обидеть, – только и смог вымолвить он.

– Я не обиделась, – цыганка встала и направилась по тропинке туда, откуда слышалось пение в конце луга за рощей. Она шла, не оглядываясь, а Фёдор отчаянно пытался придумать, как бы её задержать, но ему ничего не приходило в голову. Наконец он выкрикнул ей вслед:

– Как тебя зовут?

– Джафранка, – не оборачиваясь, произнесла она.

 

 

***

 

Всё следующее утро у Фёдора не шла из головы Джафранка. Он не предполагал, что простая встреча с цыганкой покажется ему настоящим приключением. Он вëл замкнутую жизнь в своей усадьбе, в город выезжал редко, только по хозяйственным делам. Осенью ходил пострелять зайцев, часто один, иногда брал с собой Семёна. Много гулял. Но места вокруг Сосновки были безлюдные, если и встречал кого, так только крестьян или почтальона.

Когда Фёдор был маленький, родители взяли его в город на ярмарку. Там он видел цыган. Помнил, как одна цыганка подошла к отцу и предложила погадать. Аркадий Тимофеевич шутки ради с улыбкой протянул ей руку. Фёдор помнил, что улыбалась и мать, хоть и не понимал, что говорила цыганка. После отец отсыпал ей монет, та ужасно обрадовалась и ущипнула Фёдора за щёку. Он, шестилетний мальчик, так испугался, что заплакал, и отец взял его на руки, а мать утешала, смеясь.