Наказ цыганки

Род Фёдора был не очень знатен, но и совсем безызвестными его предков тоже нельзя было назвать. Они не были богаты, но у всех родственников его отца всегда были земли и крестьяне. И теперь Фёдору предстояло разобраться, почему его, родовитого барина, так взволновала эта простая девушка. Да что там говорить, простая, – цыганка! Таборная цыганка, кочующая в кибитке, не имеющая своего угла на этой земле.

Фёдор вспомнил вчерашний вечер. Цыганка… Стройная девушка в ярком платье с накинутым сверху лёгким пальто, улыбающаяся ему. Длинные серёжки звенят при каждом движении головы. Ожидал ли он того, что случилось в охотничьем домике? Сначала ему казалось, что он жаждал этого как ничего и никогда в своей жизни. Но всё равно случившееся стало для него неожиданностью, которая сломала все его принципы, нарушила все законы его устоявшейся жизни.

Весь день Фёдор не находил себе места. Что ему делать? Идти к ней в табор? Как она даст ему знать, когда они встретятся? Он не помнил, что ел за обедом, отказался от чаю, наконец, когда солнце стало клониться к закату, приказал Семёну подать кафтан, вышел из дому и направился к роще.

Вечер был прохладный, но Фёдор не чувствовал ни ветра, который распахивал его незастегнутый кафтан, ни луж под ногами, вода из которых разлеталась в разные стороны при каждом его шаге. Он прошёл то место, где встретился впервые с Джафранкой, даже не остановившись, и направился прямо к табору.

У костра сидели всё те же три цыгана. «Караул у них тут не меняется», – подумал Фёдор. Подошёл к костру, поздоровался.

– Здорово, барин, – сказал Рамир, одетый, как и в прошлый раз, в красную куртку. – С чем на этот раз пожаловал?

– Могу я увидеть Джафранку?

– А её нет.

– А где она?

Все трое, как и в первый раз, воззрились на Фёдора удивлëнно.

– Барин, – терпеливо стал объяснять Рамир, – я же тебе в прошлый раз сказал: если Джафранка желает кого‑то видеть, она или сама к нему приходит, или приглашает. Я понимаю, что это твоя земля, но мы люди мирные, никого не трогаем. Это наш табор, это наши кибитки, и если мы не хотим, чтобы кто‑то сюда входил, мы не позволим ему войти. Это понятно?

Тот, другой, подпоясанный кушаком, сказал ласково:

– Иди подобру‑поздорову, барин. Сказали же тебе: нет Джафранки.

– Передайте ей, что я приходил, – только и смог произнести Фёдор, потом повернулся и, не замечая луж под ногами, побрëл к роще.

На следующее утро одинокая мужская фигура в расстëгнутом кафтане и мокрых сапогах долго стояла на лугу под пригорком, где ещё вчера был раскинут табор. На земле осталось много следов от колёс кибиток и телег, сырая прошлогодняя трава была сильно примята, место недавно потушенного костра было заботливо присыпано землëй. Постояв так ещё немного, мужчина медленно пошёл прочь, но не к роще, а в сторону леса, к охотничьему домику.

 

 

***

 

Барина искали всей деревней, с фонарями и собаками, прочëсывая каждый уголок парка, рощи и леса. Нашли его в охотничьем домике, на постели, в грязном расстëгнутом кафтане, в горячечном бреду. На полу у кровати валялась пустая бутылка из‑под бренди.

Фёдора погрузили на телегу и привезли в усадьбу. Сразу же послали за лекарем, который прописал давать барину микстуру каждые два часа и делать примочки из уксуса. У постели всю ночь дежурила Серафима, оставив малышей Прасковье. Семён бегал взад и вперёд, меняя уксусную воду для примочек, таская одеяла, подушки, дрова для камина. Под утро Фёдор очнулся.

– Семён, – прохрипел он, – пить.

Семён подбежал с кружкой воды, Серафима подняла барину голову и поднесла к его пересохшим от жара губам кружку. Фёдор стал пить маленькими глотками, едва переводя дух от слабости. Наконец, напившись, откинулся на подушки. Семён принялся причитать:

– Да виданное ли это дело, батюшка Фёдор Аркадьевич, ночью по лесу шастать полураздетому, а потом в охотничьем домике бренди пить! Поглядите‑ка, простыли‑то как! Да был бы жив батюшка Аркадий Тимофеевич, царствие ему небесное, он бы мне голову снëс начисто!

Фёдор снова закрыл глаза. Он очень устал, а от причитаний Семёна у него разболелась голова. Он не помнил, как оказался в охотничьем домике, не помнил, как пил. Вспомнил лишь, как утром после бессонной ночи пришёл на то место, где стоял табор, и не нашёл там никого. А ещё он помнил Джафранку. Теперь он понял: она околдовала его.

Да, страсть была, да такая, какой в жизни своей Фёдор не испытывал. Но она исчезла, как только исчезла Джафранка. И теперь Фёдор лежал больной и разбитый, с жестокой простудой, которую он подхватил, расхаживая по лесу в расстëгнутом кафтане. Нет, он не держал на неё зла. Фёдор знал, что никогда её не забудет, но эти воспоминания не будут жечь ему сердце.

 

 

Глава 4. Утренняя находка

 

Табор стоял километрах в ста пятидесяти от Сосновки. Цыгане объехали несколько деревень, и в каждой из них для кого‑нибудь да находилась работа – от пахоты до сенокоса. Был июль, и табор остановился недалеко от деревни Слободки, раскинув шатры над извилистой рекой, рядом с еловым лесом.

Вечером решили устроить праздник по случаю сенокоса. Костëр разожгли огромный, в человеческий рост. В музыкантах в таборе недостатка не было, пение скрипки и звон бубнов разносились над речкой и были слышны в деревне. Танцевали все вместе: мелькали пестрые юбки цыганок, взмахивали яркими крыльями шали, звенели бусы и отбивали чечëтку каблуки цыган.

Джафранка кружилась, улыбаясь, и мягкие изгибы её тела извивались в такт музыке. Перед её глазами мелькали весëлые лица, разноцветные шатры, искры от костра. Всё быстрей и быстрей, это мельтешение слилось в один яркий хоровод, и она уже не понимала, в каком направлении кружится. Вдруг этот хоровод разорвался, ëлки взметнули свои верхушки к звëздам, которые тотчас погасли, и Джафранка провалилась в темноту.

Очнулась она в своём шатре. Открыв глаза, увидела склонëнное над ней обеспокоенное лицо Иды.

– Что с тобой, милая? Как ты меня напугала!

– Всё хорошо, Ида, не волнуйся.

– Да как же хорошо? Ты никогда раньше в обморок не падала! Надо показать тебя доктору, дочка. Завтра скажу Янушу, чтобы отвëз тебя в больницу.

– Нет, Ида, не надо, у меня уже всё прошло, – Джафранка попыталась встать, но Ида удержала еë.