О Ване и пуТане

– Как знаешь, Рыбец, как знаешь. Хозяин – барин.

– Ин, а у тебя мечта есть? – поинтересовалась вдруг Рыбка.

– Как и у всякого нормального человека. Домик хочу иметь в горах рядом с синим прозрачным озером. Хочу перед сном выходить на деревянный мостик с чашкой кофе и пить его, любуясь пурпурным заревом заката. Камин хочу иметь в доме и бесшумный автомобиль с кондиционером, живые свежесрезанные розы в спальне и шелковое белье на кровати. Мужа при этом может и не быть. Мужик – величина переменная. А вот ребеночка годам к тридцати пяти можно и завести.

Инна поставила на журнальный столик дымящиеся чашки и вазочку с любимыми Рыбкиными конфетами «Ферреро Кюсхен», по вкусу напоминавшими ей отечественную «Белочку», и та тут же зашуршала конфетными обертками.

– Ин, ты не обидишься, если я спрошу тебя об очень личном?

– Попробуй.

– Вот ты такая умная, толковая… Неужели тебе нравится быть проституткой? У тебя же есть вид на жительство, языком ты владеешь свободно. Можешь запросто найти другую работу… А ты свои лучшие годы здесь прожигаешь.

В этот момент захрипел микрофон и по селекторной связи раздался голос хозяйки, усталый и раздраженный одновременно:

– Инесс, на выход!

 

Инна

 

Инна родилась в семье с очень скромным достатком. Отец работал в мастерской по изготовлению дверных замков, мать – учетчицей в коммунальной конторе. Жили в коммуналке. Родительского заработка хватало лишь на самое необходимое. Назвать семью счастливой было трудно. Нина Петровна была женщиной отчаянно некрасивой, компенсирующей этот недостаток напористостью и железной хваткой.

Красавца Вадика Гольдберга, лимитчика из свердловской глубинки, она «взяла» на счет раз, как тот Цезарь, который «пришел, увидел, победил». А «взяв», всю жизнь потом упрекала мужа погубленной молодостью, зрелостью и всем, что там еще оставалось. Вадик не огрызался, ибо по натуре был редчайшим тюфяком, нуждавшимся в твердом руководстве и постоянном контроле. Нина же с должностью капитана семейного корабля справлялась отменно. Обеспечила мужа питерской пропиской, отвадила от него всех подозрительных дружков. Затем забрала его со стройки, воткнув «на сидячее место без сквозняков». Но самое главное – Нина отучила Вадима от спиртного, к которому тот пристрастился еще в строительной бригаде.

На последнем «подвиге» женщины стоит остановиться подробнее, ибо метод ее борьбы с «зеленым змием», хоть и негуманен, но быстр и действенен.

Так вот, когда Вадим Борисович в очередной раз приполз с работы «на бровях», бухнулся в постель и отрубился, Нина Петровна решила, что пора действовать. Она достала из кладовки пустую бутылку из‑под «Жигулевского», помочилась в Инкин горшок, принесла из кухни воронку и вылила мочу в бутылку. Затем заткнула «бомбу» капроновой пробкой и засунула ту в холодильник.

С утра пораньше Нина пристроила «опохмел» на подоконник, аккурат у изголовья алкаша. Проснувшись, Вадим пожаловался на головную боль и изжогу. Затем поинтересовался, хорошо ли вел себя вчера. Не получив ответа, выполз из‑под одеяла, протянул руку к «пиву» и приник к горлышку, как аквалангист к кислородному шлангу. Допив до дна, мужчина проблеял, что пиво – вещь хорошая, особенно не прокисшее.

– Что прокисло? – «удивилась» Нина Петровна, повернувшись наконец лицом к супругу.

– Да «Жигулевское», говорю, прокисло. Странный привкус какой‑то…

– Да какое ж это пиво? – возмутилась она. – Совсем с похмелов резьба слетела? Не чуешь, что сосешь? Это же ссаки. Я ж тебе вчера рассказывала, что уринотерапией занимаюсь, по Малахову. Собиралась сегодня ванночки ножные делать – ступни вон пухнут, а ты все выжрал, скотина… Ничего уже нельзя без присмотра оставить. Лежи тут говно, ты и его сожрешь!

Вадиму враз поплохело. Он сделался пунцовым, как байковый халат Нины Петровны. Спотыкаясь о корыта, чемоданы и велосипеды соседей, бедняга понесся по коридору в туалет. А там занято: у семидесятилетней Бэлы Натановны как раз приключился запор. Содержимое желудка Вадима вмиг оказалось на полу у дверей сортира. Было очень стыдно перед жильцами, особенно перед Бэлой Натановной, которая, выскочив из нужника, влетела белыми меховым тапочками прямо в блевотину соседа. Но стыдно было потом, а в тот день Вадима рвало каждые полчаса. У него поднялась температура, по телу пошла сыпь. Он не мог ни есть, ни пить. Не хотел разговаривать и категорически отказывался вызывать «Скорую» из страха стать всеобщим посмешищем. Тогда‑то Вадим Борисович и зарекся брать в рот даже слабоалкогольные напитки и слово свое держал.

Сказать, что после его вступления на путь абстиненции в семье Гольдбергов воцарились мир и покой, было бы неправдой. Список претензий к мужу у Нины Петровны был довольно внушительным. Всю жизнь она пилила Вадима, за то, что тот позорит «свою хитрожопую нацию». «Ну где вы видели нищего еврея? – взывала она не понятно к кому. – Бедных евреев не бывает в природе. Есть бедные люди, которые думают, что они евреи. А этот ни рожей в свою братию не пошел, ни деловыми качествами. Нет, вы слышали когда‑нибудь про еврея‑лимитчика, таскающего на стройке кирпичи? Видали когда‑нибудь еврея, смывшегося в армию, чтобы закосить от института? Приходите ко мне, я вам этого идиота покажу. За деньги».

Вадим Борисович никогда не пререкался с женой. Понимал: костер бензином не тушат. «Театр одного актера, весь билет продан», – бормотал он себе под нос и, виновато улыбаясь, удалялся выносить мусор или сдавать стеклотару.

Несмотря на нездоровую обстановку в семье, Инна росла очень хорошей девочкой. Она отлично училась в немецкой спецшколе, находившейся в сотне метров от их дома, посещала драматический и танцевальный кружки при Дворце пионеров, занималась общественной работой, помогала родителям по дому, убирая по графику места общего пользования. Тем не менее, мать всегда была недовольна: то дочь слишком быстро вырастает из «буквально вчера купленной одежды», то из‑за общественной работы поздно возвращается домой, то дружит «с этими богатыми, детьми жулья и ворья», то слишком любезничает с любопытными соседями, то кокетничает со всяким отребьем, то долго висит на телефоне. Повод поругать дочь, она находила всегда. А еще женщину раздражал факт внешней схожести Инны со смазливым отцом, что еще больше подчеркивало ее собственное несовершенство. Однажды она подслушала обрывок кухонного трепа соседок.

– И как это нашей мартышке удалось женить на себе такого симпатягу? Прям, как в анекдоте: «Венчаются раб Божий Вадим и страх Божий Нина», – гнусавила местная красотка пианистка Ритуля.

– Я, милочка, об этом уже не раз думала, – скрипела в ответ бабка Натановна. – Водит, кикимора, мужика на поводке и в наморднике. Хорошо хоть девчушке повезло – на Борисыча похожа. Небось, за это и страдает – Нинка из зависти давит на нее, как асфальтовый каток..

– Ой, Натановна, и не говорите: Инночка – вежливая, безотказная, хорошенькая. Угробит ее эта Баба Яга. С утра до ночи строит девку во фрунт. А Вадька при этом сопит в две дырки. Рад, небось, что у самого передышка.