О Ване и пуТане

С тех пор затаил он горькую обиду на девушек нетяжелого поведения, но о позоре своем никому не рассказал. Родственники точно не поймут, а приятели просто засмеют. Скажут, что он, Ванька, как тот пионер из анекдота, который на заработанные в колхозе деньги покупает проституток, а затем отпускает их на волю. Или такой неудачник, что даже, позвонив в службу «Секс по телефону», обязательно услышит в ответ: «Позвоните завтра, я сегодня охрипла».

Короче, решил Ванюша навсегда отказаться от продажного секса и стал по выходным посещать дискотеки в поисках непродажного. А как же без него? Вон и в «Шпигеле» на днях писали, что люди, которые часто целуются, живут на пять лет дольше. Так чем он, Ваня, хуже этих средних? Он лучше! Правда, в том же «Шпигеле» парень вычитал, что женщины, которые не продаются, стоят очень дорого. Так он готов. Подарки там, цветы, рестораны, культурная программа – все, что положено. Иван не социальщик какой‑нибудь, а целый страховой агент. Дело за малым: найти объект, достойный его рыцарской любви. Чтобы умненькой была, не шибко жадной, красивой (это само собой) и главное, чтоб невысокая – метра полтора, в крайнем случае, метр шестьдесят. Девушек, чей рост переваливал за эту планку, Иван презрительно называл палками для размешивания дерьма. Однажды в детстве он видел, как их сосед, дед Авдей, чистил в огороде деревянный нужник, размешивая длинным шестом хлорку, высыпанную в выгребную яму. С тех пор высокие девчонки ассоциировались у него именно с этой мешалкой и вызывали стойкое отторжение.

Найти подругу, которая бы соответствовала всем вышеперечисленным критериям, было делом весьма непростым, но Фишер не унывал. Он достал из кожаной служебной папки свой еженедельник, нашел там ближайшую субботу и в графе «Мероприятия» решительно записал: «Завести подружку». Потом почесал ручкой за ухом и, вставив между написанными словами птичку, надписал над ней: слово «классную». На том и успокоился.

 

Таня

 

Гомельчанку Таню Рыбку жизнь не баловала с самого детства. Отец ушел из семьи еще в восемьдесят восьмом, когда ей было семь лет, а братишке едва исполнился годик. Когда мама была беременна Олежкой, ее скосил вирусный грипп, что в последствии привело к врожденному пороку сердца у плода. Грудной братишка страдал сильной одышкой, плохо сосал и не прибавлял в весе. Он часто простуживался и плакал по ночам. Разбуженный ребенком отец, орал на мать: «Заткни ему глотку, а то я сейчас встану и сам заткну. Хрен тут выспишься перед рейсом!». Мать испуганно прижимала к себе грудника, унося его укачивать в коридор. Не помогало. Олежка ревел ночи напролет. Врачи разводили руками: «Что же вы хотите, мамаша, у младенца – осложнения высокого дефекта межжелудочковой перегородки. Такие дети обычно погибают в течение первых двух лет жизни. Молитесь!». Мама молилась, молилась и Таня. А отец просто «смылился» из дому. Вначале на «спокойные ночевки» к бабе Клаве, а потом вообще завербовался на Север и пропал с концами.

Первые полгода присылал открытки: «Как только устроюсь… Вот заработаю… Люблю, куплю и полетим». Никто никуда не полетел. Больше Танька отца не видела.

Спустя несколько лет, во время очередного визита к бабке, она заметила, как та вдруг волчком метнулась в спальню и перевернула лицом вниз стоящую на тумбочке фотографию. Когда старушка вышла на минутку к соседке, Таня подлетела к тумбочке и впилась взглядом в портрет, обрамленный в пушистую рамку из оленьей кожи. На нем был бородатый, сильно полысевший отец в обнимку с какой‑то теткой. Между ними – малец лет пяти, сильно смахивающий на Олежку. Внизу подпись: «Привет с Севера!».

А бабка клялась, что пропал ее сын, сгинул среди белых снегов. Ну, завел себе новую бабу и свежего отпрыска – дело житейское. Но ведь и старым‑то жрать охота: столько лет с хлеба на воду перебиваются. Вот скот! Дурацкая фамилия Рыбка – единственное, что отец оставил им в наследство. Мол, выплывайте как знаете. А как тут выплывешь: мама из‑за малого не может выйти на работу, берет на дом заказы, шьет по ночам, а на лекарства, витамины и полноценное питание все равно не хватает.

Справедливости ради, стоит отметить, что отец категорически противился рождению сына. Он с самого начала доказывал матери, что глупо плодить «чернобыльских уродов», что это – непосильное бремя, которое он не хочет взваливать на свой горб. Мать же говорила, что один ребенок – это эгоист, а в будущем – сирота, которой и прислониться‑то будет не к кому. Что наследник определенно родится здоровеньким, красивым, похожим на отца. Тот только рукой махнул: «Нет ума – считай калека!», а через несколько месяцев Ольга Адамовна слегла с тяжелейшей формой гриппа. С тех пор их семейная жизнь поделилась надвое: до беды и после.

В девяносто шестом году Олежке потребовалось санаторно‑курортное лечение. Таня отправилась к бабке и попросила у нее телефон отца. Та, осеняя лоб крестным знамением, запричитала, что знать не знает и ведать не ведает, где носит ее непутевого сына. Небось, давно уже среди живых‑то не числится. Услышав в ответ: «Не ври, баб Клава. Я знаю, что вы общаетесь», побежала за валокордином и упала в постель «умирать». Танька собралась было уходить, но вдруг увидела в коридоре, рядом с телефоном и висящим на суровой нитке химическим карандашом, надпись, сделанную прямо на синей облупленной панели. Кривым бабкиным почерком наискось был нацарапан длинный номер с российским кодом. Недолго думая, она переписала его в блокнот. Вечером, когда мать ушла к клиентке на примерку, уселась на пол и решительно набрала незнакомый номер.

Трубку взял отец, чей характерный голос с хрипотцой нельзя было спутать ни с каким другим. Без лишних сантиментов Таня изложила ситуацию и попросила выслать денег на лечение брата. После неловкой паузы, длившейся целую вечность, Рыбка‑отец произнес: «Вы, девушка, не туда попали». Что ж, видать, и впрямь, не туда. Больше она родителю не докучала.

Так и жили. Не просто скромно – скудно. После выпускного Таня никуда поступать не стала, а отправилась на почту, где с восьмого класса подрабатывала курьером. Зная ее семейную ситуацию, девушке подкинули еще и полставки уборщицы. Мама, по‑прежнему, шелестела выкройками и бегала по клиенткам. Ее зрение резко упало. К производственному процессу пришлось подключаться дочери. После работы она до трех ночи строчила на машинке сметанные родительницей выкройки.

Вскоре Ольга Адамовна стала жаловаться на головокружение, быструю утомляемость, онемение конечностей. Танька взяла мать за руку и отвела к врачу. Приговор был страшным: зоб, язва двенадцатиперстной кишки и сахарный диабет. Доктор говорил быстро и много, сыпал цифрами и медицинскими терминами, но до сознания растерянной девчонки дошли лишь отдельные словосочетания: «специальное питание», «специальная обувь», «дорогие лекарства», «никаких перегрузок», «избегать стрессов», «хорошо бы в санаторий»… Вот только о группе инвалидности – ни слова. Когда Ольга Адамовна попыталась поднять этот вопрос, эскулап нервно затараторил: «Что вы, женщина, у нас полстраны больны. Так что же всех в инвалиды записать? А кто тогда будет работать? Создавать, так сказать, совокупный продукт. В нашем с вами возрасте надо радоваться, что еще на своих двоих ходим и мимо горшка не промахиваемся». «В каком это „нашем возрасте“? – подумала Таня. – Матери еще и сорока нет, а доктору уже под шестьдесят. Издевается, что ли?».