Поговори со мной, мама

Правда, потом в доме опять начались скандалы: измены, вранье и снова рукоприкладство. Однажды за несколько часов до Нового года мама с отчимом в очередной раз сильно поругались, а после собрались и ушли из квартиры. Вместо них вернулись Дедушка Мороз и Снегурочка. Принесли они тогда каждому по огромному мешку подарков – внутри каких только сладостей не было, да все импортные. Это было большущее счастье. Мы потом еще долго выменивали друг у друга разные батончики. Отчима с мамой в костюмах мы, конечно, узнали, и я, еще будучи ребенком, поняла, в какие игры приходится играть взрослым. Они всего несколько часов назад скандалили так, что стены тряслись, а тут вдруг устроили нам такой праздник.

На дворе 1993 год, в стране тяжелые времена, развал Союза, ельцинский переворот, когда решалась судьба не только политического устройства России, но и целостности страны. Настроения у граждан тогда были мрачные, цены повышались каждый месяц, люди жили бедно. Но мама рассказывает, что отчим работал в то время автоэлектриком в автосервисе и хорошо зарабатывал, у нас на все хватало. В то время мама ушла с официальной работы и занялась пошивом на дому. Говорит, что просто попробовала шить для себя и увлеклась, начала обшивать людей в городе и принимать заказы.

Тот Новый год с мешком подарков я запомнила на всю жизнь. Было много хорошего, когда мы съехались с дядей Витей и его детьми. Но когда разъехались и мама с отчимом развелись, детям все‑таки стало гораздо лучше.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ: Под влиянием горя

 

В апреле 1995 года мой старший брат впервые не вернулся домой. Мама его всюду искала, даже к речке ходила. А на следующее утро брат сам вернулся, так и не объяснив, где пропадал. Через некоторое время на него завели уголовное дело. Оказалось, что они с другом той ночью вскрыли какую‑то машину. Пятнадцатилетнего пацана закрывать тогда не стали, но пока он находился под следствием, его снова поймали, теперь уже на краже магнитолы. После этого Олега отправили в СИЗО, далее был суд и детская колония в Казани на три года. Иногда мама ездила его навещать. Каждую неделю они писали друг другу письма.

Однажды пришло письмо, в котором Олег сообщал о туберкулезе – у него обнаружили открытую форму. Брата перевели в тюремную больницу, где он провел почти полтора года. Когда состояние улучшилось, его условно‑досрочно освободили.

Дома Олег пробыл ровно один день, на следующий его уже положили в туберкулезный диспансер. Оттуда он стал сбегать по ночам и за нарушение больничного режима был выписан. Но дома Олег не лечился, прятал таблетки, из‑за этого ему становилось хуже, и однажды он окончательно слег.

Его снова забрали в диспансер, на этот раз на носилках, потому что ходить сам он уже не мог. Снова началось лечение, только положительной динамики уже не было. Врачи предупредили: может умереть в любой момент. Рекомендовали забрать домой, чтобы в момент смерти он был не один. Но мама не могла рисковать нами, ездила к старшему сыну после работы каждый день. Однажды приехала, покормила его, он повернулся на бок и через несколько минут умер. Мама говорит, что слышала, как он глубоко и облегченно вздохнул, прежде чем перестал дышать. Одиннадцатого апреля 1998 года ему исполнилось восемнадцать лет, а шестнадцатого он умер.

Маму отправили из больницы домой, тело не выдали. Она ехала в трамвае, плакала. Домой к нам вернуться не смогла. В соседнем квартале жила ее сестра, и мама уехала к ней. Максим, так и не дождавшись в тот день матери, утром сам поехал в диспансер, чтобы навестить Олега. Там он узнал, что брата не стало. Старшие братья не были дружны, у них была неприязнь друг к другу, но тогда Макс почему‑то вдруг собрался и поехал. Говорил потом: «Что‑то почувствовал».

Мама была оглушена, ушла в себя. Сначала суд и тюрьма, а теперь смерть и похороны. Из‑за того что Олег умер от туберкулеза, нас взяли на контроль. Всей семьей несколько месяцев мы проходили профилактическое лечение. Мамина швейная работа на дому прекратилась. Женщина, которая приносила ей большие заказы, после этой истории исчезла, что было логично и даже правильно, но для нашей семьи стало настоящим испытанием.

К нам приехали сотрудники санитарного надзора, обработали квартиру, забрали вещи Олега: постель, на которой он спал, и одежду. В то время у нас уже несколько лет жили взрослый ньюфаундленд Ник и подобранная на улице спаниелька Чара. Через два месяца после смерти брата ньюфаундленд начал надсадно кашлять. В городской ветстанции сказали, что людям с туберкулезом нельзя держать никаких животных. В городе не было оборудования, чтобы сделать рентген собакам и подтвердить диагноз, но по затяжному кашлю Ника было очевидно, что он заболел и теперь сам является источником инфекции. Спаниелька Чара не кашляла, но и ее оставлять было слишком рискованно, они с Ником часто спали вместе в кладовке, где для них была обустроена лежанка. Ветеринары категорически настаивали убрать животных.

Усыплять собак мы с мамой поехали вдвоем. Я не представляла, как это будет выглядеть, а когда увидела, как они задергались от инъекций (тогда умерщвление осуществлялось без наркоза), тяжело умирали в конвульсиях, я испытала большое потрясение. Мама тогда достала носовой платок из своей сумки, чтобы я как следует проплакалась и утерла сопли. Но она совсем забыла, что накануне использовала этот платок в лечебных целях, на нем остались следы мази со змеиным ядом, которой разогревают больные места. От мази глаза раскраснелись еще больше и стали гореть. Я плакала и смеялась одновременно от абсурдности происходящего. Потом мы на автобусе возвращались домой. И я точно знала, что навсегда запомню этот день – 3 июня. К нашим собакам я была очень привязана. Спаниелька Чара каждую ночь ложилась спать со мной в кровать, под одеяло, как человечек, она клала голову на подушку и прижималась ко мне спиной. Я зарывалась носом в ее шерсть, и мы засыпали в обнимку. А ньюфаундленд Ник был слишком огромным и почти все время проводил у себя в кладовке или в коридоре. По всей квартире летала его черная шерсть, его приходилось вычесывать, а мама пряла эту шерсть и вязала из нее рукавички и теплые носки для нас.

Мама сейчас говорит, что помнит из того времени только отдельные фрагменты, остальное – сплошь черные пятна. Часто путается или долго вспоминает, если нужны подробности. Говорит, что сразу же встала на учет в центре занятости и через полтора месяца после смерти сына вышла на работу на завод, в охрану. Сутки дежурила, трое дома. Это помогло удержаться на плаву.

Но пока она пыталась хоть как‑то собраться и выжить, судьба приготовила для нее новые испытания. Внезапно заболел Максим. Мы все перепугались, переживали, что он подхватил туберкулез от Олега. Его обследовали, диагноз не подтвердился, мы выдохнули. Но Максим сильно сдавал, целый месяц его мучила жуткая простуда, и его отправили на повторные анализы. Только тогда выявили открытую форму туберкулеза, и он уехал лечиться в диспансер.

Из‑за этого у нас в школе начались проверки. Был конец учебного года, и мы с Максимом к тому времени оба учились уже в девятом классе (я догнала его потому, что он в начальной школе пошел в четвертый класс, а я после третьего перепрыгнула сразу в пятый). Всем ученикам сделали пробу Манту и флюорографию. На меня, как на прокаженную, стали показывать пальцами, шептаться, периодически что‑то говорили мне вслед на переменах. До экзаменов оставалось полтора месяца, но я перестала ходить в школу. Аттестат о среднем образовании получен не был. В начале 1999 года Максима выписали, он еще некоторое время состоял на учете и долечивался дома. Мама уволилась с завода и осела дома, снова начала шить на заказ, давала объявления в газету.