Проклятье Жеводана

– Этьен, – произнес Франсуа слишком быстро, точно у него давно было что‑то на сердце, но я замотал головой.

Даже это движение оказалось слишком резким – малокровие удручало мое состояние, и я боролся с новым приступом дурноты.

– Надо по‑другому, иначе повторится, – язык едва‑едва ворочался.

Моя слабость не оставляла мне иного выбора, как тупо и упрямо гнуть свою линию.

– Не повторится, – произнес отец, сжимая крепче мою руку.

Сведя брови, я посмотрел на отца, затем на кузена.

«Что‑то не так», – жуткий приговор четко прозвучал в моей голове.

Я еще мог обманывать себя, как будто бы я не знаю, в чем дело.

Они оба молчали. Не хотели говорить.

Подбородок нервно дрогнул. Мне стало невыносимо больно. Поэты говорят о разбитом сердце, но я не нахожу никаких слов, чтобы выразить тот роковой миг. Мой мир исчез, он был отнят, разрушен, и я хотел уйти вместе с ним.

Сердце неистово колотилось, не приберегая никаких сил на потом, ведь никаких «потом» уже быть не могло.

– Что? – Я не уверен, что это тихое слово в самом деле сорвалось с моих уст.

Я вырвал свою руку и встал с кровати, и чуть не повалился с ног, и все трое разом бросились меня придерживать.

Я не помню, как мое ослабевшее тело вывело меня из комнаты.

Спускаясь по холодной лестнице босыми ногами, я не боялся оступиться, я боялся именно завершить спуск, ведь знал, что меня ждет там, в подвале.

Не успев свыкнуться с правдой, я по старой привычке ожидал услышать лай, рычания и клацанье клыков своих питомцев.

Меня встретила могильная гробовая тишина. В холодном сыром воздухе еще стоял запах зверинца.

Оказавшись перед пустыми клетками, открытыми настежь, я упал на колени.

– Где они?.. – спрашивал я, и ужасающая правдивость разворачивалась прямо передо мной.

Теперь эти своды стихли. Крик встал у меня в горле, и я склонился, обхватывая себя поперек. Жалкие стенания не могли ничего изменить. Мои зрачки сузились от ужаса, когда считал на каменном полу старые следы черной крови. Меня затрясло от ужаса, зубы стучали, как от лютой стужи. На лестнице послышались шаги, но я не обернулся. Даже если бы я хотел, я не смог бы этого сделать. Лихорадка продолжала колотить меня изнутри, сжирая мой разум без остатка. Все заняла пронзительная агония.

– Зверь есть зверь, Этьен, – раздался тихий голос кузена.

Я кивал головой не в состоянии мириться с жестокостью, обращенную против меня людьми, которые были мне семьей по крови и праву.

– Кто спустил курок? – хрипло спросил я.

– Я, – ответил кузен.

Я склонил голову, уткнувшись кулаком в переносицу, и до боли закусил нижнюю губу.

– Это были мои звери, – моляще, глухо и убого прошептал я.

– Они могли убить тебя, – произнес Франсуа.

– У тебя не было права на них, ублюдок! – огрызнулся я и тотчас же злостно усмехнулся.

Оглушительная боль затмевала мой разум, мне было плевать на все, на любую осторожность. Пусть как хочет, так и понимает мои слова. Кузен оторопел, не произнося ни слова. Я продолжал пялиться в пустые клетки, надеясь, что все это бредовый сон, что моя семья попросту не могла так со мной поступить, они не могли забрать мое единственное спасение.

– Если тебе хватит милосердия простить нас с дядей… – проговорил кузен, но остановился, едва я обернулся на него.

– Милосердия? – переспросил я, хотя мой голос едва слышно хрипел, не будучи подвластным мне.

– Этьен… – тихо произнес Франсуа и хотел приблизиться ко мне, но я упредил его одним только взглядом.

Если до этого мгновения я находился на грани помешательства, то сейчас я перешел Рубикон.

 

* * *

 

Дверь со скрипом приоткрылась, нарушив мое целительное уединение. Внутри все сжалось, но я не хотел подавать виду. Я попытался расслабить руку, иначе бы перо попросту треснуло бы в моей руке. Меня заранее предупредили о визите отца, но я не стал отрываться от письма и не удостоил его даже взглядом.

До моего слуха донесся тяжелый вздох, и высокая фигура графа приблизилась к моему столу. Повисшая пауза натолкнула на мысль, что прямо сейчас Оноре – мне, правда, сложно сейчас называть этого человека своим отцом, – смотрит на поднос с обедом, к которому я так и не притронулся.

– Этьен, пожалуйста, посмотри на меня, – раздался тихий голос.

Я глубоко выдохнул и вытер кончик пера. Откинувшись назад в глубоком кресле, уставился на гостя как на чужого. Слова подобраны скверно, ибо в тот миг предо мной стоял в самом деле чужой человек. Я никогда не думал, что мое сердце будет способно так рьяно ненавидеть кого‑то. Меня ужасала та злость, которая инфернально овладевала мной, и еще больше пугало то, что у меня не было ни малейшего желания бороться с этим.

– Не вини меня в том, что я убил тварь, которая посмела напасть на моего единственного сына, – произнес он.

Я пожал плечами, невесело усмехнувшись себе под нос.

– Тогда и вы меня ни в чем не вините, граф, – бросил я, особенно подчеркнув обращение.

– Тебе надо есть. – Оноре опустил взгляд на поднос.

Поджав губы, я посмотрел вниз и помотал головой. Мне стало тяжело дышать, как часто бывало в моменты мучительных пробуждений от кошмара. Моя рука оперлась о стол, иначе бы я попросту грохнулся на пол. Сердце трепыхалось болезненно и неровно, точно птица с поломанным крылом, что силится взлететь, но тем лишь больше ранится.

Пришлось ждать, ждать и надеяться, что этот кошмар растает, пока рассудок с холодной жестокостью твердил, что видения никуда не исчезнут, ибо сейчас наяву. Я взялся за ручку подноса и продолжил идти, будто бы ничего не случилось.

Будто бы посуда с грохотом не рухнула на пол, и будто бы немецкий фарфор не разбился в белые черепки, и будто бы осколки не торчали своими кривыми зубьями кверху, точно пики, затаившиеся в волчьей яме. Все еще держа поднос в руке, я вышел в коридор и, насвистывая, со всей дури швырнул его в стену. Металл погнулся от удара, а гулкий звон разнесся злобным пением по коридорам всего замка.

 

* * *

Наступило удушливое горячее лето. Травы и луга не успевали ожить, обжигаясь сухими жаркими ветрами. Цветы не успевали передать свой сочившийся нектар и угасали на глазах, сморенные аномальной жарой.