Шестая брамфатура. Или Сфирот Турхельшнауба

Последнюю фразу следователь буквально выкрикнула. Веня остолбенел от этой сумбурной тирады. Но собеседница была так прекрасна, что он готов был ловить каждое ее слово, каждый взгляд. Лишь проклятая застенчивость мешала вздохнуть свободно. Он поднялся, покорно направился к двери, на миг оглянулся, бросил грустный взгляд на Дорис Викторовну и вышел из кабинета.

В коридоре она догнала его.

– Возьмите открытку, – прошептала следователь, протягивая конверт.

– Что это?

– Вы забыли, какой сегодня день?

– Какой? – растерялся он.

– Четырнадцатое февраля, – дыша прямо ему в ухо, произнесла она. – День всех влюбленных. Поздравляю вас. Вы ведь влюблены? Не вздумайте сказать, что я вам не нравлюсь, – всё равно не поверю. – Она улыбнулась так ласково, что у Вени отлегло от сердца.

– Нравитесь, – выдохнул он, невольно почесывая ухо, потревоженное ее горячим дыханием.

– Вот и забирайте открытку! – резко громыхнула она на весь коридор. – И идите к черту!

Сбитый с толку и ошарашенный, Веня вышел на улицу. И тут же вспомнил о своем недавнем намерении напиться до беспамятства.

 

«Холодное сердце»

 

Старинный особняк чудом пережил революцию, войну и последнюю реновацию. При царе здесь обитал никому не известный помещик. В годы советской власти в цокольном этаже обосновался секретный институт. Хмурые люди в серых халатах варили яды, чтобы оперативно решать вопросы с врагами отечества – как в тылу, так и за границей. В лихие девяностые здание приютило кооператив по производству полиэтиленовых мешков для покойников – крайне востребованной продукции в те времена. А после миллениума здесь обосновался модный ресторан под названием «Холодное сердце».

С названием вышел конфуз. Владелец вдохновился старым лозунгом: «Чистые руки, горячее сердце и холодный ум». Однако по недоразумению решил, что руки должны быть горячими от борьбы, ум – кристально чистым, как у буддистов, а сердце – холодным, чтобы не страдать от излишнего сочувствия. Когда ошибка вскрылась, курирующие ресторан чиновники только посмеялись – версия показалась им даже занятной.

Интерьеры заведения поражали аскетизмом с налётом тюремной эстетики. Скамьи и столы сделали из грубо сколоченных досок, тёмные сводчатые потолки навевали ассоциации с пыточным подвалом. Залы освещали керосиновыми лампами, свисающими с потолков на ржавых цепях, а вдоль стен тянулась колючая проволока. У входа, вместо привратников, несли службу часовые в шинелях, с овчарками, надрывно лающими на гостей.

Меню предлагало советскую лагерную классику. Еду и напитки подавали в алюминиевых мисках и кружках. Официантки щеголяли в военной форме сороковых годов – пилотки, толстые хлопчатобумажные колготы и стучащие по полу кирзовые сапоги. Чтобы клиенты лучше проникались атмосферой, персоналу разрешалось грубить: миски швыряли на стол с язвительными замечаниями. Из репродукторов, стилизованных под советские, доносился блатной шансон. Иногда его прерывали сводками с фронта в исполнении актера с голосом Левитана.

Веня заказал чифир, миску квашеной капусты и ломоть краковской колбасы, твёрдой как дерево. Пиво и водку здесь смешивали в кружках, выдавая за фирменный коктейль «Ёрш». Немного оправившись от шока, Веня достал из кармана открытку – настоящую валентинку с розочками и голубями. Надпись обнадёживала: «Не теряйся, влюблённый глупышка». Внизу был указан номер телефона. Помедлив минуту, Веня решительно позвал официантку.

– Что у вас нового в меню?

– Шпырь чебоксарский попробуйте, – улыбнулась официантка. – Старинное охотничье блюдо из сырого фарша кабана.

– Нет, пожалуй, воздержусь. А что‑нибудь более традиционное?

– Пожалуйста, яловичина фронтовая, просроченная.

– Почему просроченная?

– Положено по рецепту, так деды в окопах кушали.

– А что‑нибудь совсем простое?

– Кровяночка.

– А это что?

– Колбаска из печени с кровью.

– Слушайте, простые блюда имеются?

– Гречневая каша с валуями.

– Ладно, несите.

Грибы вошли в моду. В меню утверждалось следующее: «Гриб валуй – любимая еда патриотов и рыбаков, содержит в спорах начало и конец таблицы Менделеева». Веня позвонил друзьям: Сергееву, который питал слабость к вечеринкам, и работнику культуры Грише Белгруевичу. Оба когда‑то учились с ним в институте. В бурные девяностые судьба забросила Сергеева на телевидение, а Белгруевича – в знаменитый НИИ КОРЯГА, учреждение, добившееся успехов в борьбе за чистоту русского языка и, заодно, заработавшее миллиарды на подрядах в сфере городского благоустройства.

Не прошло и получаса, как в зал ввалился Сергеев. Поддерживая репутацию ультраправого радикала, он предпочитал сорочки самых кричащих оттенков. Сегодня его украшала рубашка канареечного цвета. Сергеев присел, налил себе кружку «Ерша» и выпил залпом.

– Ты слышал? – выдохнул он. – Синекура нашего сегодня приняли! В аэропорту схватили. В Лондон смотаться хотел, но не успел. Канал теперь прикрыли.

– За что?

– Да зависть! Рейтинг у нас как член стоял.

– Слушай, а почему ваш канал «3К» называется? Что это вообще значит?

– Да хрен его знает! Главное, злободневные темы берём. Теперь же демократия, Запад критиковать никто не запретит.

– Так что Синекуру вменили?

– Говорят, деньги, что на «традиционные ценности» выделили, испарились. Болтают, он себе семейный склеп отстроил – как у фараона. Но это бред! У него дача скромная, всего три вертолётные площадки. И мрамор розовый, не жёлтый. Основное‑то жильё у него в Лондоне.

– Жесть, – флегматично заметил Веня. – А нашего тоже упекли. Да и я сам засветился в мутной сделке. Сегодня к следаку таскали.

– А ваш обалдуй чем провинился? Он же осторожный, сука, как пескарь.