Шестая брамфатура. Или Сфирот Турхельшнауба

– Банк до санации довёл.

– Дела. Надо выпить. Почём тут пиво? – Сергеев глянул в меню и присвистнул. – Ого, дорого! Жаль, свое не захватил. Ящик по скидке недавно взял, год просрочки – ерунда, крепкое ещё.

– А ваш канал? Что теперь?

– На паузе. Но я не сдаюсь. Вернусь домой – стрим устрою. На кухне патриотический контент сварганю, пока меня не упекли. Кстати, угости грибочком. Валуи под водочку – самое то. Русский цимес.

– Олег, думаешь, нас обоих посадят?

– Всё возможно. Байку знаешь про часовые пояса? В Москве полдень, а в Кемерово до сих пор сорок первый год.

– Это точно. А в Челябинске – тридцать седьмой.

– И американцы гадят.

– Причём тут американцы?

– Всё из‑за масонов. Заповеди Христа извращают. Например, «не убий» – что за заповедь? Если бы наши парни в Берлине бы такое слушали, сейчас мы бы вонючий шнапс вместо «Ерша» глотали бы. Или «не укради». Глупость! Укради, откати долю наверх – и Бог простит.

– Ты это серьёзно?

– Конечно. Америка живёт в кредит у третьего мира, собак друг у друга стригут – вот вам и раздутый ВВП. А у нас всё до последней пенсии какой‑нибудь провинциальной бабуси в оборонку идёт.

– Ладно, хватит, давай выпьем.

– Давай. Кстати, официантки тут ничего! Брюнетка на бабушку в молодости похожа, когда та санитаркой в морге работала. Я бы ей вдул.

В этот момент в зал вошел Белгруевич. Покрытый сединой, словно инеем, бледный до желтизны, Гриша демонстрировал всему миру, что ему, плюнувшему на жизнь ипохондрику, терять нечего. Костюм его подчеркивал пренебрежение к моде: затертый пиджак с заплатами, сорочка с желтым от старости воротничком и брюки, пузырившиеся на коленях.

– Новости хреновые, – начал Гриша вместо приветствия. – Профессора Мочеструйкина забрали.

– Что?! – Сергеев аж подскочил.

– Пришли двое в чёрных пальто, на головах – меховые шапки, что‑то типа казацких папах, на ногах – синие бахилы. Предъявили какие‑то удостоверения…

– Капец, – выдохнул Сергеев.

– Утром, прямо во время концерта для студентов. Он там авторские песни исполнял – про стройотряды, про романтику лесоповала, про рассветы на Колыме. А тут – бац, наручники на глазах у всей публики. Теперь весь институт в трауре. У нас же в основном тётки пожилые работают. Зарплаты копеечные, до пенсии как до луны, а его песенки – свет в окошке.

– А за что его? – спросил Веня. – Он что украл?

– Да, говорят, нецелевое использование. Нам, понимаешь, денег дали на борьбу с иностранными заимствованиями в языке.

– Чего? – Сергеев нахмурился. – Какими ещё заимствованиями?

– Ну, например, слово «гаджет». Или вот это ужасное «каршеринг». Сами подумайте, звучит неприлично.

– Ты бы еще «селфакинг» вспомнил, – усмехнулся Веня. И как вы с этим боролись?

– Да потихоньку словари переписывали, сайты вредные блокировали, аппаратуру специальную в Японии закупили.

– Вот это времена, – покачал головой Сергеев. – Интеллигентов пачками гребут. Скоро за грешные мысли начнут сажать.

– А ты что думал? – поддержал Белгруевич. – Пока такие, как Мочеструйкин, пытаются наш язык от заморских словечек отмыть, их же за это в каталажку. Потому что сверху план по арестам спустили. Я, собственно, за этим и пришёл. Надо обсудить, что делать. А то, глядишь, завтра нас самих упекут по ложному обвинению.

– А что тут сделаешь? – Веня задумчиво крутил в руках кружку, будто она могла подсказать ответ. – Система как бронепоезд: полезешь – раздавит.

– Я думаю, коллеги за профессора стеной встанут, – сказал Гриша. – Надо челобитные властям писать, всей толпой в ножки кидаться, на телевидение наших тёток отправить, чтобы слезу пустили.

– Телевидение? Да поздно уже, – пробурчал Сергеев. – Последний патриотический канал «ЗК» закрыли.

– Но и молчать нельзя! – Белгруевич стукнул кулаком по столу так, что официантка за соседним столиком чуть поднос не выронила.

– Гриша, остынь, – успокаивал его Веня. – Давай сначала выпьем, а потом решим, как родине помочь.

– За справедливость! – выдал тост Белгруевич, поднимая кружку с «Ершом». – Будь проклят тот лживый мир, где нежную авторскую песню про Колыму заменяют клацаньем наручников!

Выпили. На миг за столом повисла тишина, наполненная тяжкими раздумьями.

– Да, Гриша, я тоже под следствием, – грустно сказал Веня. – Вызывали и сделали внушение. Пока свидетель.

– Ужасно, Веня! В этих казенных зданиях полно вирусов. Надеюсь, ты надел маску?

– Какую, блин, маску, Гриша? Меня на допрос таскали, а не на медосмотр!

– Все равно надевай маску! Хотя эти современные маски ни черта не держат. Я сам шью из марли, в три слоя, вставляю угольный фильтр. Дам тебе одну, только побрызгай фурацилином. Кстати, я забыл посуду продезинфицировать.

Белгруевич жестом подозвал официантку и спросил:

– Неудобно пить из кружек. Есть посуда поменьше?

– Ишь, привереда, – съязвила официантка. – Может, стакан принести?

– Несите стакан, – попросил Белгруевич, – еще дайте, пожалуйста, пачку антимикробных салфеток и кипяточку. Понимаете, я вчера на даче отравился.

Когда принесли подозрительный, загаженный мухами стакан, Белгруевич протер его гигиенической салфеткой и для верности еще сполоснул кипятком. Количество водки Гриша отмерял специальной мензуркой с мерными насечками, которую таскал с собой в футляре. Проделав все необходимые манипуляции, бледный ипохондрик выгнул спину дугой, взял рюмочку в левую руку, оттянул мизинец, запрокинул голову назад и резко влил содержимое в рот.

– Что‑то водка у них несвежая сегодня, – печально произнес он.

Пиршество продолжалось, беседа принимала все более хаотичный характер. Веня пил много, но оставался трезвее всех, как будто спиртное в его организме служило лишь топливом для сарказма. Сергеев, напротив, проявлял нездоровую энергию, то и дело хватая официантку за ляжку, лез под юбку, заводил беседы под предлогом уточнения меню. Белгруевич, ко всеобщему удивлению, быстро скис, хотя пил мензурками. Он сидел, уткнувшись в тарелку, словно викарий, сочиняющий проповедь.