Сочувствую ее темным духам… 13-21
Майкл ощутил в себе знание всего, что есть в этом мире, поэтому он обратился мыслями к живым, понимая, что они никогда не узнают о том знании, что только что даровал ему бог…
«Я познал смерть, живые невежды!»
Но сказать об этом невозможно – ведь ты мертв. От мысли, что мечты живых могут осуществиться, а твои нет, стало мучительно больно.
Ты познал суть этого мира, но теперь, ты бы предпочел незнание живого.
Ты был мертв, и ты это чувствовал.
Начался музыкальный круговорот мучительных ощущений, смешанный с едва различимыми, совсем ничтожными, отблесками былых надежд, которые когда‑то грели твою душу, но в этой парадигме существования – парадигме мертвеца – они причиняли тебе боль своей нынешней бессмысленностью.
Ты не чувствовал времени. Времени больше нет. Путешествия во времени бессмысленны – потому что больше некуда путешествовать.
Ты подумал о других мертвецах, что они наслаждаются своим небытием, в то время как ты вертишься в аду собственных переживаний.
Ты подумал, что тебе выпала самая позорная смерть, которая когда‑либо могла быть. Всевышний наказал тебя за твое безбожие. Он выполнил твое желание, дал тебе вечность и знание – но оставил тебя одного, заставил спускаться по круговой лестнице ада, к самому его ужасу – и подниматься вверх, чтобы набраться сил для повторного спуска вниз. Нет никаких шансов этого избежать. И когда ты стал бороться, ты стал сильнее в этом убеждаться.
Ты стремился познать мир. Ты его познал. Твоя цель выполнена. Впереди – мучительная бесконечность. Тебе не дадут смириться с этим – тебе дадут новые силы для борьбы… лишь для того, чтобы эти силы отнять…
О тебе не напишут в газетах. Глупая смерть в обмен на познание бытия. Ты просто умер, как обычный наркоман. Но ты уверен, что ценой грядущего ада, ты познал то, что никто до тебя не познавал.
Все были уверены, что жизнь после смерти – это извечный вопрос – но нет, у тебя, только у тебя есть ответ на него. Который, ввиду твоей бесславной смерти, никто не узнает.
Ты забыл обо всем, что когда‑либо составляло твою личность. Все чувства перемешались воедино. Они образовывали собой некую мелодию, в которой иногда прорезались любимые песни, давно переставшие быть любимыми. Эта мелодия из чувств постоянно менялась, переплетаясь с разными ощущениями, которые когда‑либо находились в теле. Вспомнились чувства юности, урок физкультуры в школе, оргазм рыжей, с которой у Майкла был секс в квартире Саймона, вкус воды, одышка, удары по телу, еканья в сердце при виде Эми, мать, Клодова джинсовая куртка, чувство падения в колодец, отчим. При всем при этом давящим грузом в сознании появилось осознание того, что ты мертв.
Что ты не отправился в небытие. Что это – твой персональный ад, о котором никогда не удастся поделиться с глупым Саймоном. Он‑то, с его надменностью, презрением, отрицанием всего возвышенного, не познает тот бездонный колодец, в который Майкл продолжал падать.
Он был уверен, что это все. Его смерть. Он мертв. Его сознание будет всегда существовать в этом водовороте. Он теперь знает, что все атеисты не правы. Что ад есть. Что жизнь – вечна, и вечность ее мучительна. Он искал пути обхода, но каждый раз некая темная сила, иногда почему‑то ассоциирующаяся с Саймоном, чей голос порою до него доносился, знает все его обманные ходы. Когда ему становится легче, когда ментально он мирится с той бесконечностью, в которой ему предстоит обитать последующую вечность – темная сила всегда находит чем унизить его, и именно так она опускает на самое дно ада. Этот круговорот – борьба, смирение, уход на дно, повтор – будет продолжаться всегда.
Ему жаль, что он так умер. Позорно, в сраном мотеле… Имея такие амбиции, строя безумные планы, лелея несбыточные желания – его смерть поистине трагична. Майкл понимал, что для человечества его смерть ничтожна, но осознание того, как она произошла, те муки, которые он ощущает, борясь с темной силой, и самое главное – сохранение после смерти некого подобия сознания, где все восприятия размыты – все это вызывает противное сожаление.
Такое самомнение, такая внутренняя борьба, такая чувственная возвышенность по отношению к прекрасной Эми – и такая позорная смерть…
Ад во всей его рациональности
Там охранял я гробы: полны были мрачные своды трофеями побед ее. Побежденная жизнь смотрела на меня из стеклянных гробов.
Я вдыхал запах пыльных вечностей; задыхаясь в пыли, удрученно поникла душа моя. Ибо там – кто может освежить душу свою?
Все суждения, витающие в его голове до смерти, после нее казались бессмысленной формальностью. Но, воскреснув, ему предстоит мириться с этой формальностью, ради того, чтобы окружающий мир не считал его сумасшедшим. Очень здорово осознавать, что такой все познавающий приход имел место быть, но испытывать его вновь ему хотелось меньше всего на свете…
– Все просто. Вот он, мир, ты его видишь, он доступен твоему пониманию. Смысл жизни – дать жизни смысл.
Никогда не слушай чьих бы то ни было советов – лучших друзей, матерей, жен, любовниц. Даже их можно назвать неудачниками.
Но…
Саймон вытащил его из ада. Майкл испытывал стыд. Но облегчение испытывал сильнее. Все‑таки он жив!
– Успокойся, – говорил Саймон, внимательно рассматривая тревожное, только что открывшее глаза лицо Майкла. – Ты немного перебрал, вот и все. Ничего страшного не произошло.
– Правда?
Как не придавать значения тем образам, которые пусть даже на пятнадцать минут, но изменили твое мироощущение?
– Да.
Этого ответа хватило, чтобы внушить Майклу надежду, что его дальнейшая жизнь будет более доступной для понимания, чем то, что он переживал последние три недели. Он вскочил на ноги. Он понял, что теперь с ним все в порядке. Его голова стала обычной на ощупь, мыслительный процесс постепенно становился все более привычным, только живот слегка покалывало и тянуло вниз невидимым крюком.
– Теперь ты все помнишь? – улыбаясь во весь рот, спросил Саймон.
– Да, – выдохнул Майкл и вздохнул полной грудью. – Это – непередаваемые ощущения. Но я не хочу испытывать это вновь.
Саймон усмехнулся.
– Я тоже все помню. Ну, почти все. В моей голове все прогрузилось.
– И слава хаосу. Все‑таки… – Майкл широко зевнул, – брусника Синдиката – страшное дело…
– Но самое страшное, что это не самая мощная вещь, которую мы пробовали.
