Жесть. Триллер
– Садитесь! – пригласил декан. – Ваш дядюшка – Муромцев Владислав Николаевич освобожден от должности проректора института. Причины серьезные – подписал не то письмо или не подписал, что надо. Точно не знаю! Но от должности проректора освобожден… Его трудоустроили старшим научным сотрудником здесь же, в Технологическом. Будет пока заниматься наукой. Его использование на преподавательской работе признано нецелесообразным. После случившегося мы не можем вас оставить в аспирантуре. Девать вас тоже некуда: план по распределению выполнен. Идите в ректорат, получайте справку о свободном трудоустройстве! Поработайте пару лет на производстве и приходите поступать в аспирантуру! Желаю успеха! А ты, Виктор Васильевич, останься!
Секретарши не было в приемной. Вадик неплотно закрыл дверь. Он повернулся, чтобы затворить ее и остолбенел от услышанного:
– Мы, Виктор Васильевич, критикуем тебя за аполитичность, но критикуем любя, – рокотал декан хорошо поставленным преподавательским голосом. – Ну, что ты за этого парня горло дерешь? Вопрос – решенный! Ты‑то чего приключений ищешь?
– Потому что такие парни должны идти в науку! Двигать ее! Они, а не посредственности, которых с каждым годом становится в аспирантуре все больше. Ведь, до чего доходит? Мы – научные руководители вынуждены писать кандидатские диссертации за наших аспирантов!
– Снова аполитично рассуждаешь, Виктор Васильевич! План – есть план! Его надо выполнять! Мы аспиранта три года учили, а на четвертый выгонять? Государство на него деньги тратило! Вы все спрашиваете: «А, если человеку не дано быть ученым?» Коли попал в аспирантуру – значит дано!
– Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан? А по‑настоящему талантливые ребята уходят на производство…
– Это – тоже хорошая школа. Однако сейчас разговор о тебе. Я с этим Муромцевым больше носиться не советую! Вопрос, еще раз повторяю, решенный! Дядя по линии КГБ проштрафился.
– Благодаря дяде вы получили звание заслуженного деятеля науки. Не скажи он своего слова, в список бы попал какой‑нибудь другой декан.
– Дядя проштрафился, – как бы, не слыша сказанного, продолжал декан. – Дед два раза сидел…
– Я в ту пору тоже сидел, по той же пятьдесят восьмой статье. Там же, в спецтюрьме, получил свою первую госпремию. Сталинской она тогда называлась…
– Что ты все про звания, про госпремии, Виктор Васильевич? Сейчас не та ситуация, когда этим можно прикрыться! Не мне тебе рассказывать: кто такой академик Сахаров. Сколько у него геройских звезд и премий? А, видишь, как его задвигают? Думаю, скоро его всех званий, наград и премий лишат, а самого или под упомянутую тобой пятьдесят восьмую подведут, или в психиатрическую клинику определят. Помнишь наших студентов Старовойтова и Кулигина?
– Конечно, помню! Талантливые ребята!
– Этих «талантливых» задержали с какой‑то сахаровской пачкотнёй. Где они? Не знаешь? А меня, знаешь, как манежили? Повезло, что парни оказались психически не здоровы. Понятно, – учеба, нервные перегрузки, стрессы во время сессий… В психушке оба на излечении!
Вадик вспомнил умненьких, интеллигентных Женю Старовойтова и Валю Кулигина. Оба пропали в один день более года назад. Никто не мог докопаться: куда делись парни? Через полгода о них забыли.
Как во сне Вадик добрел до деканата, получил диплом и нагрудный знак, справку о свободном трудоустройстве.
– Как при Сталине! – подумал, выходя из института.
Дома Вадик открыл бар, вытащил бутылку голландского ликера «Боллс» и впервые в жизни напился до бесчувствия.
***
Вечером того же дня Муромцева‑среднего вызвал к себе начальник – генерал‑лейтенант Михайлов. Александр Николаевич дружил с Михайловым более четверти века, с войны, с училища. Друзья служили вместе в Ленинграде, в Таллине, в Египте. Затем пути их надолго разошлись, чтобы встретиться в Москве. Когда вернувшегося из загранки Муромцева министерские кадровики предложили в заместители Михайлову, тот ответил, что о лучшем заме и не мечтал. Семь лет друзья работали рука об руку, взаимно дополняя друг друга.
Предложив Александру Николаевичу сесть, Михайлов достал коньяк, разлил по стаканам. Выпили.
– Хреновые дела! – сказал Михайлов, закусив лимоном. – Уходить в запас тебе надо, Александр Николаевич. Дважды ты подавал об этом рапорты, дважды у тебя на глазах я их рвал. Сейчас прошу – подай рапорт!
– Что случилось, Алексей Борисович? – недоуменно спросил Муромцев. – Наше управление работает сейчас, как никогда, хорошо! Все задачи, поставленные руководством Министерства обороны, полностью выполняем!
– У тебя есть брат, Муромцев Владислав Николаевич?
– Есть…
– Хреново с твоим братом. Гульнул он с родней кого‑то из Политбюро. Понравился ей. Словом, захотела дамочка за него замуж. А он – ни в какую: не брошу семью! Женщина к своему родственнику. Тот велел «задвинуть». «Копали» сначала по проведению вступительных экзаменов и зачислению в студенты, потом – аспирантуру и докторантуру. Ни во взятках не уличили, ни больших погрешностей не нашли. «Пошерстили» его научные труды: плагиат искали. Тоже не нашли. К студенткам под юбки не лезет, служебное положение в корыстных целях не использует. Стали с другой стороны его раскручивать, с идеологической. А здесь – полный набор! Связь с иностранцами. Но иностранцы оказались большими людьми в их компартиях. Не прошло. Правда, тогда твою командировку в Йемен пришлось отменить… Стали копать дальше. Оказалось, что пути твоего брата где‑то пересеклись с академиком Сахаровым. Да к тому же выяснилось, что поддерживают они приятельские отношения. Здесь твоего брата и прикупили:
– Подпишите письмо, – говорят, – с осуждением выступлений академика Сахарова!
– Как я могу подписать такое письмо, когда во многом с товарищем Сахаровым согласен?
– Ну, какой он вам товарищ? – спрашивают.
– Да больше товарищ, чем подписавшие этот пасквиль, – отвечает.
Тут брата твоего и «задвинули». От должности проректора освободили, строгий выговор с занесением в учетную карточку члена партии закатали. Используют только на научной работе, к студентам не допускают. Могли бы и круче поступить! Но пока нельзя: ученый с мировым именем. Его научные разработки государство продает за рубеж, валюту качает. Относительно тебя есть решение: уволить в запас! Конечно, ты можешь отказаться писать рапорт… Однако будет ли от этого польза? Достаточно приказа министра – и ты уволен! А сколько людей за собой потянешь? Я тебя убедил?
– Убедил, Алексей Борисович!
– Вот, бумага! Пиши! Написал? Так, по состоянию здоровья… Хорошо! Завтра утром положу твой рапорт замминистра. Сам пишу: «Не возражаю». Давай еще по одной! – потянулся Михайлов к бутылке, уложив рапорт Александра Николаевича в алую папку с золотым тиснением «К докладу».
– Вадик‑то как? – выпив, спросил Михайлов.
– Получил распределение в аспирантуру.
