Алмазная лилия

Наверное, будь я чуточку увереннее в себе, я бы устроила скандал, но сейчас просто закинула в нишу свой рюкзак, села на жёсткий, кажется, набитый соломой матрас и заплакала.

Может, я и не красавица, и умом особым не отличаюсь, но зачем уж так‑то? Вселенная, когда я говорила, что хуже быть уже не может, я не это имела в виду, честно! Я рассчитывала на повышение зарплаты или, если уж совсем честно, на какого‑нибудь парня, которому я понравлюсь. Вроде Игоря Матвеева. Такого высокого, тощего и со светлыми волосами, стянутыми в хвост. Понимаешь, Вселенная, я, когда ныла, как бы намекала, что неплохо бы в мою жизнь отсыпать немного плюшек, а не просила доказательств, что хуже ещё как бывает!

Погодите, а ванная тут есть? Или туалет? Пожалуйста, только не говорите мне, что вон та металлическая штука с крышкой – это ночной горшок!

Отсутствие туалета меня добило. Я по‑настоящему разозлилась. И стоило мне на что‑то рассчитывать? Да я папахена этим горшком прикончу и стану наследницей прямо сейчас! И уж тогда либо до секстанта доберусь, либо комнату себе нормальную потребую!

Я схватила злосчастную посудину, выбежала в коридор, озираясь и зло утирая слезы.

– Княжна? – робким басом окликнула меня какая‑то массивная гномка. – Что‑то хотели?

– Да. Мне срочно нужен Генрих.

– А… он в зале для совещаний…

– Показывай дорогу!

– Не положено женщинам…

Я взяла горшок в одну руку, а крышку в другую, и сделала красивый громкий "блямс". Потом ещё раз. Девица (мне показалось, что она довольно юная) зажала уши и вся съежилась. Как там дед говорил – нужно быть наглой? Да я всю жизнь мечтала! Сейчас я буду!

– Дорогу!

– Я провожу!

До зала было недалеко. И не зал вовсе, а цирк какой‑то. Сидят четыре ряда гномов на полукруглых ступеньках. Слушают, что вещает их князь. Кафедры только не хватает, стоять Генриху неудобно, он опирается на рукоять гигантского молота и переминается сбоку на бок. Все оборачиваются и хмурят брови, когда я вхожу в зал армейским широким шагом.

– Лиля, сюда нельзя, – пытается воззвать к моему разуму папаша.

– Да мне плевать, – хамски отвечаю я и тыкаю ему под нос горшок. – Это что?

– Это ночная ваза, – осторожно сообщает гном, на всякий случай отстраняясь.

– У тебя я единственная дочь?

– Ну… да.

– Запасные дети есть?

– Нет.

– Тогда какого хрена ЭТО стоит в моей комнате?

– А что, цвет не нравится? – пытается юморить папаша.

Но я училась в группе с двадцатью парнями разной степени сообразительности и к юмору, даже самому низкопробному, привычная.

– Почему у меня в покоях нет личной ванной комнаты? – рычу я. – Я тебе дочь или котёнок с помойки? Я не собираюсь жить в кладовке! Либо я у тебя княжна, либо отрекаюсь от всех родственных связей!

Судя по отпавшей челюсти князя и мёртвой тишине вокруг, я сказала что‑то крамольное. Папаша начал багроветь так стремительно, что я испугалась за его самочувствие. На всякий случай я огляделась в поисках аптечки. Наткнулась на взгляд деда, который мне подмигнул и показал большой палец. Надо же, я уже начала различать этих аксакалов!

– Чего ты хочешь, дочь? – прошипел Генрих.

– Нормальную комнату! С нормальной мебелью! И с личной уборной! Заметь, служанок всяких не прошу, драгоценностей всяких тоже… пока. Просто помещение согласно статусу. Вот.

– Хорошо. Я распоряжусь, чтобы тебе подготовили покои моей второй жены.

– Ладно. Что‑о‑о? Второй? А сколько у тебя жен?

– Две… было.

– А не‑жен? – догадалась спросить я.

– Ну… не твоё дело!

– Ясно. Мама спросит. Так что насчёт комнаты? И пира, ты мне говорил, что будет пир.

– Я не говорил!

Я посмотрела на деда, дождалась его кивка и рявкнула (отчего‑то тоже басом):

– А что, жену ты не уважаешь? И выпить за её здоровье не хочешь? И кубок твои воины… или кто там у тебя… в честь твоих женщин не поднимут? Воины… в смысле, о, мудрые цверги, разве ваш князь не должен это… открыть свои погреба и устроить праздник?

– Должен! – крикнул дед, и тут же все его поддержали. А я знала, что халявная выпивка – это дело!

На лице папахена сложная смесь эмоций: и отвращение, и злость, и где‑то даже гордость, наверное, за меня. А это я ещё горшком не блямкала.

Нет, мир неплохой, наверное, если тут всё решает хороший скандал. В моем такое не прокатывало. Я ж девочка скромная, робкая, до состояния берсека меня довести сложно. Но можно. В детском саду я порой буянила, в школе иногда дралась. Потом выучилась, что так нельзя. В институте только один раз скандал и закатила, когда Светка Паршина свои шпаргалки мне в парту кинула. За это меня едва с экзамена не выгнали. Меня там, признаться, понесло. Я орала, как потерпевшая, выложила свои заготовки, требовала экспертизы почерка. Меня всей группой успокаивали. Экзамен я все равно не сдала, но и Светка не сдала тоже, за что смертельно на меня обиделась. Зато теперь я могу сказать, что это не Лиля – псих, а папины гены.

Мне и сейчас ужасно неловко, что я тут при всех устроила сцену, но честно признаюсь: лучше пару раз поскандалить, а потом мучиться угрызениями совести, но в нормальной комнате, чем сидеть на горшке в кладовке.

Папахен, заявив, что он всё понял, выставил меня прочь. Я вручила ему горшок (чтоб не забыл) и вышла. Гномка, которая меня привела сюда, стояла возле стены, старательно в неё вжимаясь.

– Меня зовут Лиля, – мрачно представилась я. – А тебя?

– Грэта.

– Здорово. Ты чем занимаешься?

– Горничная я.

– Ух ты, здесь и слуги есть?

– Конечно, – Грэта явно начала успокаиваться. – Это же княжеская часть подземелий. Мы тут работаем. Это куда почетнее и, главное, чище, чем шахты.

– Женщины – и в шахтах? – неприятно удивилась я.