Ангелы среди нас. Трилогия

– Ты не замечал ничего особенного в жизни матери своего подопечного?

– Что ты имеешь ввиду? – все же уточнил я.

– Тебе не показалось, что она странная? – эмм, вот если бы я ещё понимал нормальность по понятиям Дитрих. По мне так это она – край странности.

– Да нет, – попытался я вспомнить маму малыша (она спала в соседней комнате) – мама как мама. Неидеальная, однозначно. Орёт она порой реально страшно, но в целом… Видал я и похуже, так скажу, – решил я закончить свою речь.

– Вообще‑то я имела немного другое ввиду, – повернувшись к фотографиям, продолжила Дитрих. – Все они орут, поверь. А не показалось странным её поведение в последние дни?

– К чему ты это? – не понял я.

– Я всего пару раз видела её, но успела прочесть ауры, – даже не знал, что кто‑то из наших этим ещё пользуется. К слову, я редко это делаю, так как не вижу в этом особого смысла.

– И она, естественно, меняется каждый раз, – договорилась она.

Я слушал её внимательно, но заметил, что постоянно ловлю себя на мысли, что разглядываю Дитрих. Её движения, как она выразительно смотрит, дотрагивается до вещей, звон её украшений умиротворял меня… «Так, Анхель, соберись уже! Потом подумаешь над своими странными чувствами!»– упрекнул я себя и потряс головой.

– Ты меня слушаешь? – в поисках моего взгляда, спросила она.

Я кивнул.

– Так вот, ты видел изменения её ауры?

Я думал сначала уйти от ответа, но потом передумал.

– Нет, Дитрих, я не смотрел её ауру. Я вообще давно этим не занимаюсь.

– В смысле, вообще? – удивилась она, будто я сказал, что потерял что‑то ценное и не понимаю этого.

– Это было интересно вначале, а потом наскучило, – все же открылся я.

Дитрих молчала. Когда я поднял на неё взгляд, она была немного грустной.

– Мне кажется, Анхель, ты теряешь вкус к жизни. Ты так не думаешь?..

И резко исчезла.

Да сколько можно, Дитрих!? Сбегать по середине разговора!

Я быстренько заглянул в комнату. Малыш крепко спал. Братец с мамой тоже. Но я не мог больше ждать Дитрих. Я хотел с ней поговорить. А значит я должен её найти сам. Поэтому мне пришлось разбудить женщину. Точнее я сделал это мягко и незаметно. Она проснулась с чувством того, что выспалась. Посмотрела на часы. Время 2.14 ночи. Удивилась, но так и не смогла заснуть. Ей придётся так полежать, пока меня не будет рядом. Так безопаснее для моего крохи. Но ничего, я помогу маме завтра.

 

 

 Глава 12

 

Из года в год краем глаза изучая человечество, пришёл к мнению, что все беды людей происходят из‑за недопонимания друг друга. Мы думаем об одном, используя лишь язык слов, тем самым пытаясь высказать свою мысль. Другой человек слышит эти слова по‑своему, а понимает через призму своего сознания. Отсюда и недопонимание, а оно влечёт за собой конфликт, конфликт ведёт к скандалу, скандалы перерастают в войны.

Поэтому я пришёл к мнению, что все надо решать здесь и сейчас. Все, что не понятно, надо переспросить и разобрать. Не держать в себе, не уходить, захлопнув дверь, "не выносить сор из избы" – вроде слышал как‑то эту фразу.

Дитрих странная, я однозначно многого не понимаю в ней. Она как воздух: лёгкая и рассеянная, в плане того, что вроде как оно всегда вокруг тебя, но ощутить и дотронуться до него никак. А я же, в свою очередь, считаю себя куда приземленным, конкретным, ну и, возможно, педантичным. И мне надо знать, что она хотела сказать, когда говорила: «бойся своих желаний», «не устал ли я часом от своей жизни» и про ауру мамы моего малыша.

И вот я стою ночью перед небольшим домом в Киото. Да, давненько я здесь не был. Так много всего изменилось: архитектура, звуки…

Прохожу в дом (для меня это никогда не было проблемой), осматриваюсь и вижу маленький сад во дворике и, конечно, в центре его растёт бонсай – излюбленное миниатюрное дерево японцев.

Лестница ведёт на первый этаж дома, где господствует сдержанный интерьер, без пышного декора и украшений, лишь необходимая для повседневности мебель.

Всё чисто, аккуратно, что даже мелькнула мысль: не ошибся ли я домом. Я так привык к лёгкому беспорядку детей, что видеть кристальную чистоту настораживает.

Поднимаюсь на второй этаж и слышу приглушённые голоса. Мама кормит ребёнка с бутылочки, а Дитрих напевает старую японскую песню. Она удивлённо смотрит на меня, но не останавливается. Малыш, кажется, засыпает.

Я, чтоб занять себя хоть чем‑то, рассматриваю комнату. Холодная, на мой взгляд. В углу завалены игрушки, все в серо‑синих тонах. Нахожу лишь одну фотографию в рамке на полке: мама обнимает кроху и улыбается, но взгляд такой, поникший и уставший.

– Что ты здесь делаешь, Анхель? – Дитрих незаметно подкрадывается ко мне, и шепчет мне в ухо, отчего я подпрыгиваю на месте.

– Прошу, не делай так больше, – кое‑как приходя в себя, отвечаю ей.

Но похоже данная ситуация её скорее рассмешила.

– Нам надо поговорить, – перехожу я сразу к делу.

А потом смотрю, как мама выходит из комнаты, и все же решаюсь спросить:

– Что не так с ним, – указываю головой на колыбельку. Ох уж это моё любопытство!

Дитрих грустно улыбается.

– Всё очень сложно, как выяснилось, – начала она. – Когда ты в последний раз был в Японии?

– Не так давно, можно сказать. Мы жили в Хиросиме во время атомной бомбёжки. Аки – так звали моего подопечного, но он не выжил, – ответил я. – После такого невозможно выжить вообще. «Осень» – так переводится его имя, был мал и слаб с рождения. Не выжила вся его семья. Это был один из самых коротких моих командировочных, ведь Аки не было и года.

– Мне жаль, Анхель, – садясь на стул, посочувствовала она мне.

– Так что произошло с ним? – поинтересовался я, указывая снова на малыша в колыбельке.

– Ты же помнишь, какая традиционная Япония. Все такие чопорные, холодные, малообщительные.

Я прекрасно это помнил, поэтому кивнул. И она продолжила.