Анимус

Двери, ведущие в аудиторию, внушительные и скользящие под пальцами, я слышу голос мужчины, льющийся из щёлок и просеков, цитирующий: «Гораций говорил, что прекрасное принадлежит немногим. Видеть детали, улавливать динамику цвета – это то, что под силу единицам. Можно стать неплохим художником, но великим – только родиться. Позволить Вселенной отдать тебе часть себя ещё в утробе матери. С молоком поглощать прекрасное. Под прекрасным я подразумеваю то, как видят исключительно ваши глаза. Вот, что важно. Посредственностью не заполучить сердца людей. У великих творцов кисти – свой неповторимый стиль. Ищите себя. Я призываю вас. Только так вы сможете пройти мой курс. Мне неугодны заурядные студенты. Я не учу аккуратности, прилежности, осторожности в своих работах. Вы должны уметь рисовать сердцем».

Я набираю в легкие как можно больше воздуха и уверено толкаю дверь от себя, которая сразу же вторит моему прикосновению, впуская в просторную аудиторию. Храм Ральфа. Апогей его величия. На нем чёрный костюм, который выглядит на размер больше, но шит по его собранной фигуре. Светлые волосы растрёпаны, кожа оливкового оттенка кажется грубой, жёсткой, но вместе с тем притягательной и мягкой. Особенно на участках, успевших покрыться щетинной. В его пальцах сигарета и меня поражает тот факт, что студенты, следуя его примеру, позволяют себе то, что в моих краях было бы сродни вольности, за которую тут же пришлось понести наказание. Метод Бродского, позволяющий студентам курить на его лекциях. Ральф практически агитировал, но при этом выглядел спокойно, непринуждённо и расслабленно.

Я стараюсь быть незамеченной, занимая место на последнем ряду, частично пустующем. Но он ловит мое присутствие. Въедаясь в мое лицо и на секунду замолкая, прежде чем продолжить: «Видите это полотно? Я создал его, когда мне было семнадцать. В так называемом „каза‑фамилья“ далеко за пределами эпицентра итальянского величия. Там я познавал жизнь. Без учебников, пособий, примеров и прекрасного освещения. Что Вы здесь видите?».

Полотно представляло из себя бесконечные перекаты и переливы чёрного и синего, если смотреть на него под кривым углом. Однако, если взглянуть прямо, а не в бок, то взору открываются обнаженные женские изгибы: девушка изображена к смотрящему спиной, ее волосы иссиня‑чёрного цвета вороньего крыла ниспадают на обнаженные плечи, одна ее нога согнута в колене, пока другая – выпрямлена. Она напоминает кошку, готовящуюся к прыжку, чтобы сомкнуть клыки вокруг тонкой шеи добычи. Ее притягательный силуэт манит и будоражит сознание. Ее хочется коснуться. Я с трудом сглатываю, загипнотизированная картиной. Теперь я понимаю, что Маттео имел в виду, когда говорил о том, что кисть становится продолжением его рук.

– Так что? Кто‑нибудь желает ответить? Есть мысли? – он продолжает настаивать, роняя пепел на тёмный паркет.

Ответ последовал от округлой блондинки, смотрящей на Ральфа так, словно она готова была незамедлительно облизать его дочиста, не пропуская ни одного участка его кожи.

– Это Ваша первая любовь, мистер Фаббри?

Лукавя улыбка коснулась губ мужчины.

– Почти, но нет. Суть вопроса была не в этом, а в том, что Вы видите здесь.

Пока все усердно думают, я продолжаю всматриваться в полотно, открывшееся взору, которое напоминает головоломку, потому что, чем дольше на него смотришь, тем больше оно обнажается перед тобой. Ницше говорил, что «если долго смотреть в бездну, бездна начнёт смотреть в тебя». И сейчас я словно впитывала ее, ловя глубокий взгляд. Лишь проблеск света виднеется вдали. Высоко над станом изображённой женщины. Незначительное просветление, напоминающее восходящую луну в ночи. Меня озаряет.

– Это похоть. Божественная комедия начинается с момента, когда Данте собирается войти в рай, но три страшных зверя мешают Данте спастись из «дикого, дремучего и грозящего леса»: рысь, лев и волчица. Рысь является олицетворением похоти. Девушка, которую я вижу, готовится к прыжку, словно хищница, охотящаяся на свою добычу. Проблеск света – это тот самый рай, о котором знают, его видят, но не могут постичь, – не отводя пристального взгляда от творения его рук, я лишь под конец позволяю себе взглянуть на него.

Лицо Ральфа вытягивается на секунду, словно я нарушила какой‑то его личный кодекс, ответив без позволения и не являясь студенткой, а лишь слушателем, который должен был оставаться незамеченным. В следующий же миг он подпирает поясницей свой стол и скрещивает руки на груди, осматривая каждого присутствующего.

– Вы слышали это? А ведь она даже не является моей студенткой. Все верно. Похоть, которую Данте считал самым большим грехом, ведь его возлюбленная умерла, а он продолжал познавать наслаждения этой жизни. «Проворная и вьющаяся рысь, вся в ярких пятнах пестрого узорах». Под конец хочу напомнить, что без теории не сможете постичь вершины практики. У меня нет отработок и пересдач. Не сумели передать силу своих мыслей кистью в первый раз, не сможете и в последующий. Это не насилие, а порыв. На сегодня все. Все свободны. Кроме Вас, Вивьен, конечно же.

Есть такие мужчины, как дьяволы. Они носят чёрный костюм тройку от Saint Laurent и имеют взгляд хищника, который, загнав в угол, не позволит тебе выбраться из него живой. Такие мужчины способны на все: от обсуждения политики и до умения процитировать Шекспира в три ночи. Они не романтики, они дьяволы во плоти. Их слово – нерушимый закон, а взгляд – необходимо заслужить. Они непреклонны во всем, что касается политики, денег, работы, чувства собственного достоинства и личного взгляда, сформированного самой жизнью. Смотря на него, я понимаю, какими разными они были. Маттео – беспринципный хулиган в берцах с диким взглядом, и он. Его противоположность: продуманность каждой детали, пыльные фолианты, руки в красках и глаза, которые гладью вышивают на рёбрах. «Это Ваша первая любовь?». Проносится в голове. «Почти, но нет».

 

 

Конец ознакомительного фрагмента