Бездна

– О как! – огрызок бутерброда снова получил передышку, но ютился на столе так затравленно и одиноко, что Артём сжалился над ним и забросил целиком в рот. Ухмыльнулся, глядя на гибкие сильные пальцы приятеля, машинально лепящие из хлебного мякиша чашу цветка (кстати, очень здорово лепящие!), и, подражая ночному кошмару, поинтересовался: – Вы что же, юноша, собираетесь бросить учёбу? Разочаровались в слесаре‑универсале?

Николай вздрогнул и зарделся весь целиком, включая уши и шею до самого выреза футболки. Уже готовый цветок безжалостно скомкался в кулаке. Зато голос обрёл твёрдость, а плечи решительно расправились:

– У меня на чердаке стоит сундук. Туда я складывал свои рисунки, лепные фигурки… ну, и всё такое… Я хоть и не осмелился пойти в художники… да и не верил никто… отец говорил: блажь, баловство… но выбросить рука не поднялась… – он снова примолк, но не смущённо, а словно бы вглядываясь в невидимые другим запечатлённые образы и оценивая их.

– А теперь провёл ревизию творческого наследия? – подтолкнул его исповедь Артём, намеренно придавая разговору шутливый настрой, чтобы сгладить его остроту.

Ответом ему стала кривая ухмылка, соглашающаяся с шуткой, но не меняющая твёрдо принятого решения:

– А знаешь, здо́рово!.. я понял, что сто́ю куда больше, чем слесарь. Этот… Мольберт, чтоб его… прав! Можно профукать свою жизнь впустую, бесполезно. Просто испугаться своего дара, не поверить, отмахнуться. Свернуть со своей дороги!.. У меня, не поверишь, душа горит… и руки… ну, то есть… сами собой… – скомканный цветок снова выпускал лепестки, послушно изгибая их под властными умными пальцами, округлял чашечку, ему только цвета не хватало, чтобы задышал, как настоящий. И Стаська не утерпела, капнула из ложечки вишнёвым вареньем, оживляя творение. Скульптор рассмеялся и галантно преподнёс даме пунцовый бутон на ладони. Артём с Инной озвучили шутливые овации, и дружный смех растопил напряжение.

Стало просто и весело.

– И куда же ты теперь? – выяснял подробности нового плана Артём. – В художественное училище? Но осенью приёмная комиссия уже не работает…

Стаська склонилась к Инне, спросила шёпотом:

– А ты в университете на каком курсе учишься? – её беспокоил совсем не этот вопрос, а какое‑то потерянное состояние девушки. Они жили в посёлке третий день. Хотели уехать раньше, но что‑то не ладилось со здоровьем. Хуже всех чувствовала себя Стаська. Ей то становилось легче, то она пластом валилась на кровать, лишённая сил. Слава Богу, старение не возобновлялось. Видимо, ночные экзекуции на острове выбили из привычного ритма организм, и он никак не мог войти в норму. Артёма тоже познабливало, но он терпел и не признавался, только бледность его выдавала. А Инна? Не жаловалась. Заботилась о своей спасительнице, что‑то там стряпала на кухне, старалась быть полезной, но иногда не могла скрыть слабости, и руки предательски дрожали. Успокаивало всех троих одно: это временно, переломный период, и лечения особого не требуется, скоро всё наладится. Оно и наладилось. Всё вернулось в свои берега. Только… Инна ходила какая‑то пришибленная, виноватая. Может, ждала, что её будут совестить за готский ритуал? Выспрашивать подробности, унижать, мол, как она до такого докатилась. В присутствии Артёма вообще замирала, боясь дышать. К Стаське же, наоборот, прикипела, как к родной, старалась быть рядом, словно она могла её заслонить от всех бед. А может быть, дело было совсем в другом, о чём она не откровенничала?

Николай приходил их проведать по несколько раз на день. Он, по всему видать, маялся теми же недомоганиями, вот и тревожился за друзей. Но всё обошлось. А Инна, как прихваченная морозом былинка, так и не оттаяла. Её боль была не в теле, в душе. А туда без приглашения не вламываются.

– На четвёртый перешла, – охотно откликнулась девушка. Тяжело, наверное, всё держать в себе, гонять из угла в угол сомнения. Непритворное участие в такие моменты особенно ценится. – Скоро к занятиям приступать, а я пропала…

– А почему ты не позвонишь домой? Боишься отца?

– А что я ему скажу? – Инна сморщила нос, как от боли. Или пыталась прогнать подступающие слёзы. – Соврать не сумею. Он в два счёта раскусит.

Да, подумала Стаська, с такими говорящими глазами скрытничать лучше и не пытаться. Может, она потому и прячет их от Артёма? О том, что в ней проснулось чувство к её другу, она догадалась женским чутьём. Но сердечный сюрприз Инну отнюдь не обрадовал (ещё бы: при таких обстоятельствах!), а испугал, и она безуспешно пыталась с ним справиться, побороть. По крайней мере, не старалась понравиться Артёму, не строила глазки, не заводила разговоры. Наоборот. Или Артём ей что‑то сказал? Отрезвляющее? Тогда, в лодке, когда они отчерпывали воду? Оттого она и страдает? Стаська перевела взгляд на друга и заметила, что мужской разговор ничуть не мешает ему прислушиваться к женскому. Она поспешила переключить внимание на параллельную беседу, где на кону стояла судьба творческой личности.

– Поеду к тёть Нине. Отцова сестра. Я у неё и жил. Она хорошая, любит меня как сына. Своих‑то детей у неё нет…

– Я про учёбу, – перебил Артём. – Придумал уже, как быть?

– Пока не знаю, – огорчённо вздохнул опоздавший со своим решением живописец. – Надо поспрашивать у кого‑нибудь…

– А давай отведём Колю к твоему знакомому! – осенило Стаську. Ага! Вовремя она! Не прошляпила момент! – А? Артём? Ну, к художнику, что живёт в Зелёном посёлке!

– К Серову? – взлетевшие брови наморщили лоб друга. А и правда! Как он сам не сообразил.

– Ты говорил, что он ищет помощника, – продолжала раскручивать загоревшуюся мысль идейная вдохновительница. – Заодно и подучит чему‑нибудь. Поможет подготовиться к поступлению на будущий год.

Артём взглянул на приятеля, у которого уже в глазах вспыхнул интерес. Его согласия можно было бы и не спрашивать, оно было написано на лице, но не мешало расставить все точки над i.

– Ты как? Не против?

– Я только за! – обрадовался найденному выходу отчаявшийся Николай. И тут же спохватился: – А вдруг не возьмёт?

– Раньше брал, – Артём снял со стола руки, чтобы не мешать Инне собирать посуду. Пора было идти на автобусную остановку. – Покажешь ему свои рисунки. Через год, кстати, его подмастерья поступали в училище. Он гордится своими учениками, и они его не забывают. Своей семьи у него нет, но её заменяет круг соратников. Вобщем так, если согласен, беги за вещичками. У нас до отъезда осталось двадцать минут.

– Мой рюкзак на крылечке, – ухмыльнулся предусмотрительный протеже. – Это вы со своими подсуетитесь. А я хоть сейчас готов.