Бездна

К автобусной станции шли центральной улицей, асфальтированной. Широкая, она позволяла идти не друг за другом, а рядом, нога в ногу. Хвостом за ними растянулась свора разнокалиберных шавок (и откуда столько набежалось!), провожая многоголосым лаем. Со скуки и от безделья они без устали драли глотки, стараясь перетявкать своих лохматых конкурентов. Им басовито вторили цепные псы из‑за заборов. Так что торжественное прощание с музыкальным сопровождением было организовано на высшем уровне. Ещё круче, чем скрипучая дверь избушки. Местный уроженец не обращал на них внимания (если не считать замечания в самом начале: «Почётный эскорт! Ишь как расстарались!»), ибо его распирали вопросы, которыми он осыпал Артёма без остановки: а он в какой манере пишет? а выставки картин устраивает? а чем ему надо помогать? – и всё в этом роде. Ответы приятеля ясности не вносили: откуда мне знать; сам спросишь; на месте сориентируешься – другой бы приуныл и отстал, но загоревшийся перспективой художник бурлил эйфорией, не замечая досады друга. А вот Инну брехучая стая явно тревожила, она вцепилась в Стаськин локоть и поминутно оглядывалась. Никто этого не замечал, она ведь не жаловалась. Только Артём как‑то невзначай замедлил шаг и перетянул Николая во второй ряд, отгородив девушек от собак.

– Здрасьте, тёть Шур.

Вдоль обочины шла давешняя женщина, держа за руку девочку лет пяти. Увидев чудесным образом преобразившегося соседа, она остановилась с открытым ртом, не веря своим глазам. Но быстро взяла себя в руки, видимо, приписав чудо перевоплощения своим воспитательным талантам:

– Доброго здоровьечка, Николай Ляксандрович.

Стаська прыснула в кулак и долго потом оглядывалась на блюстительницу традиций и нравственности. Та остановилась и, тыча пальцем в сторону удаляющегося соседа, что‑то внушала своей внучке, которая вертела головой по сторонам и вырывала ручонку.

Автобус был старенький, с низкими спинками сидений – не к чему голову прислонить. Ну да ничего, путь недлинный, ребята спать всё равно не собирались. Разделившись парами, они заняли места согласно купленным билетам: девочки впереди, мальчики – за ними. По дороге Николай продолжал строить планы, ничуть не смущаясь молчаливостью соседа. А тот слушал вполуха, с трудом отрывая взгляд от идеального профиля и белокурого хвостика на затылке с колечками на концах, подрагивающими от тряски, чтобы бессмысленно таращиться в окно. Может, и зря он тогда, в лодке, ей брякнул, сгоряча не взвесив ответной реакции. Когда на его вопрос: «Ты хорошо знаешь этих го́тов?» – она простодушно сказала: «Они просто мои друзья», он, разозлившись, рубанул с плеча: «В народе говорят: спроси, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Я с кем попало не дружу». И тогда она замкнулась. Ни разу с ним не заговорила. А на его редкие обращения отвечала односложно, опустив глаза и краснея.

Размеренный механический голос радио сработал будильником, остановив беспорядочно бегущую мысль, как предутренний сон:

– Площадь Ленина. Конечная остановка. Уважаемые пассажиры, пожалуйста, не забывайте в салоне свои вещи, – дорожную расплывчатость смыло волной, окуная растрёпанное сознание в шумную городскую суету.

Приехали. Ну, вот и кончились неприятности. Артём глубоко вздохнул, стряхивая с себя преследующее наваждение. Снова всё пойдёт по‑старому, а эту дурацкую поездку он забудет, как ночной кошмар. Но где‑то в глубине груди защемило тоскливо и горько, отказываясь повиноваться. Будто он отворачивался и уходил безвозвратно от чего‑то важного в своей жизни, необходимого как воздух, без чего всё вокруг теряло смысл.

– Ну… давай, Артём, – Николай протянул ладонь для прощания. – Не забудешь про меня?

– Я же сказал, – крепкое рукопожатие не было рассчитано на чувствительные пальцы художника, который сморщился и, освободив руку из дружеского капкана, замахал ею в воздухе. – Созвонюсь с Серовым, договорюсь о встрече… Извини, я машинально.

– Зато от души, – пошутил приятель, сгибая и разгибая фаланги, проверяя их на предмет целостности. – Тогда я на телефоне, жду от тебя вестей. Девочкам – салют! Категорически я не прощаюсь. Надеюсь, скоро свидимся! – приветственный жест соединился с одеванием бейсболки, и парень, крутанувшись на сто восемьдесят градусов, потопал к своей тётке.

Артём обратился к Инне:

– А ты далеко живёшь?

Она заморгала и еле удержалась, чтобы не втянуть голову в плечи:

– Нет, рядом. На Пушкинском проспекте. Дальше я сама, – смутилась сильнее и забормотала скороговоркой: – Спасибо вам за всё. Вы столько для меня сделали… Даже не знаю, что со мной было бы…

– Значит так, – перебил её Артём, – кончай молоть ерунду! Показывай, куда идти, доведём тебя до квартиры.

Удивлённые ресницы взлетели выше облаков. Этого девчонка не ожидала. А он в который раз был поражён этим чудом своевольной природы, которая, как скульптор, одних людей вытачивает придирчиво и кропотливо, не допуская малейшей ошибки, крохотного изъяна, других – лепит кое‑как, особо не заморачиваясь. И в который раз не подал виду, что поражён. А может быть, он преувеличивает? И чуда никакого нет? Обычная симпатичная девчонка, каких тысячи. Вон нефор, даже внимания на неё не обратил. А к Стаське клеил поначалу.

Стаська, увидев испуг подруги, обняла её за плечи:

– Мы просто убедимся, что ты благополучно добралась до дома и никто тебя по дороге не обидел, – и, догадавшись о подоплёке мыслей Артёма, про себя добавила: «И что не свернула в какую‑нибудь подворотню от страха перед наказанием».

Идти было действительно недалеко. Кто же не знает Пушкинский проспект в центре города! Главную артерию, пролёгшую не просто в элитном районе, но в сердцах жителей. Он славился роскошными липовыми аллеями, приветливо шелестящими листвой с весны до осени, а осенью, любимой порой поэта, горящими жарким неугасимым пламенем, под зимним солнцем – сверкающими белоснежными гроздьями, радующими глаз. Здесь назначали свидания, устраивали деловые встречи, шумные праздничные шествия с флагами и оркестром, концертные выступления самодеятельных коллективов – и на всё это снисходительно взирало насмешливое око кудрявого гения, застывшего высоко на гранитном постаменте возле фонтана.

По дороге Стаська расспрашивала подругу, есть ли в это время кто‑нибудь дома, не потеряла ли она ключ, какие лекции и преподаватели в университете ей больше нравятся, не разочаровалась ли она в выбранной специальности и так далее. Надо было отвлечь девчонку от страха перед отцом («Убьёт!»), спеленавшего её и превратившего в гуттаперчевую куклу. Артём, видимо, тоже помнил женский разговор, к которому он «не прислушивался», о чём красноречиво свидетельствовало его решение проводить. Парень шёл молча, но заинтересованно поглядывая по сторонам. Кого он искал глазами? Го́тов? Их развратного гуру? Но они, если и появятся, то не раньше вечера. Спрашивать при Инне было неловко, да он и не признается.

Вынужденная отвечать на Стаськины вопросы, Инна слегка отмякла. В самом деле, не будет же отец её убивать при посторонних. Правда, это была всего лишь отсрочка, но она давала возможность подышать напоследок.

Культуролог с философского факультета! Артём, вроде бы не слушавший девчоночьей болтовни, презрительно фыркнул. То же мне, специальность (Инна опасливо на него покосилась), впрочем, для женщины – подходяще. Прекрасная половина человечества в этом самом прекрасном должна разбираться с закрытыми глазами.