Близкие. Роман в рассказах о настоящих нелюдях

Он планировал по комнате, раскинув руки и слегка наклоняясь на виражах. Тогда‑то в комнату и зашла мама. Она пришла мириться с растерянным и, конечно же, заплаканным Димкой. А Димка летал! Мама тенью стояла в дверях и качала головой. «И пусть! – подумал он почти весело. – Вечно она чем‑то недовольная, а чем не поймёшь. Не буду как она. Буду как папа». Димка даже глаза зажмурил, чтобы видеть перед собой не укоризненное мамино лицо на фоне жёлтого коридорного шкафа, а огромный чёрно‑синий космос.

 

В космонавтов Димка не верил лет с десяти. Мог бы и раньше догадаться, но так чудесно было прятаться в мечты о прекрасном далёком и сияющем мире, о прекрасном далёком (умереть – не встать – летающем!) отце. Он оттягивал этот момент как мог, уже почти сознательно. Укладываясь спать, заставлял себя представлять бескрайнее пространство, наполненное светом огромных ледяных звёзд, и человека без лица – в космическом скафандре и шлеме. С каждым разом человек улетал всё дальше и дальше. Однажды он почти пропал из виду. Димка не стал его догонять, он фыркнул с досады, и начал думать о завтрашнем футбольном матче с командой из соседней школы.

 

Ещё года через три Димкина мать «по страшному секрету» рассказала ему, что на самом деле его отец – известный писатель‑фантаст (Димка как раз начал запоем читать его книги). «Ещё бы президента приплела», – раздражённо думал Димка. Но вслух не спорил, мать часто придумывала специальную успокоительную ерунду, с которой ей жилось легче и веселее. «Лишь бы меня не впутывала, – фыркал он про себя. – Как она там говорит, когда ругается? Ледяной? Ледяным‑то быть лучше, чем безмозглым».

 

Ерунда это всё, книжные выдумки – про то, что подростки, которые растут без отца, больше всего на свете хотят этого отца найти. Очень надо. Димка десять лет хотел и перехотел. Сейчас у него других – своих – дел полно. А этот – пусть катится. Все они пусть катятся.

 

***

Класса с десятого его все звали Демон. Кличка такая, типа Димона, но более подходящая. Подходящая настолько, что перекочевала с ним из школы в институт, а оттуда даже на работу. Ага, Демон Дмитриевич. Смешно. Хорошо, что у них в офисе такой фигнёй не страдат и обращаются друг к другу просто по именам. Отчества – это вообще какой‑то анахронизм мутный. А Инга упорно звала его Димкой. Как мама. И это почему‑то совсем не раздражало.

 

Инга была мягкой, тёплой, какой‑то по‑щенячьи радостной, и настолько же по‑щенячьи бестолковой. Всё‑то у неё выходило не так – то палец прищемит, то каблук сломает. А ещё учительница! Все эти неприятности Ингу не расстраивали, а смешили. Она весело демонстрировала миру синяк на пальце и сломанный каблук, – смотрите, мол, как у меня всё не по‑человечески. А обидеться или расстроиться забывала.

Ингу хотелось беречь, греться об неё. Димка обнимал мягкое податливое тело и думал, что никому‑никому больше не позволит её обидеть. И тут же вздрагивал от Ингиного писка – сам не заметил, как руку ей придавил.

 

«Сдохнет она без меня», – думал Димка. Без злости думал, и звучало это в его голове не грубо, а естественно – как ещё о щенке думать? Кипятком из кастрюли обварится или будет из ванны вылезать, и ногу подвернёт. Чучело. Его это больше не умиляло. Скорее пугало и раздражало. Поначалу он даже думал, что Инга притворяется, специально кажется совершенно беспомощной. Чтобы он чувствовал себя рядом с ней большим и сильным. Что им, бабам, только в голову не придёт. Потом ему стало казаться, что она переигрывает. Ну нельзя же в самом деле падать на ровном месте и через раз застревать в нормально работающем – новом! – лифте. Димка злился, он не любил, когда его обманывают, тем более, так грубо и глупо. Он даже начал кричать на Ингу, чего раньше не позволял себе ни с одной девушкой. Инга смотрела на него, растерянно хлопала глазами, и сразу начинала плакать. Искренне, по‑детски, словно правда не понимала, что она сделала не так. Димку в таких случаях просто корёжило. Он уходил. Чтобы не ударить её со всей дури.

 

Ингина мелкая неудачливость казалась заразной. Он то и дело ловил себя на том, что умудряется споткнуться – точно так же, как Инга – на ровном месте. Он начал забывать дома зонт, а если точно и специально брал его с собой, тот обязательно ломался прямо под дождём. Налетал сильный ветер, бесцеремонно выламывал пару спиц и тут же стихал, как не было. Димка злился, и на дождь, и на ветер, и почему‑то на Ингу. Словно это она, словно она специально. От его крика она теперь затихала, пряталась куда‑то глубоко в себя, и больше не плакала. Только смотрела – печальными щенячьими глазами. Главное, не ударить, главное, ни в коем случае не ударить.

Это казалось Димке самым страшным. Если он не выдержит и хотя бы раз занесёт руку, он сразу же перестанет быть собой, спокойным, выдержанным собой. И станет кем‑то другим, чужим и страшным. Как несуществующий отец в несуществующем космосе.

 

Кошка

 

А вот у Маши бабушка была ведьма. Это было нормально, Маша давно привыкла и не боялась. Отец так и говорил: старая ведьма! И сплёвывал. Машина мама почему‑то очень огорчалась, но не спорила, только глаза опускала и становилась как будто ещё меньше.

Маше очень хотелось познакомиться с настоящей ведьмой. Она представляла себе, как идёт в красной летней панамке через сказочный лес (Маша почему‑то видела не настоящие деревья, которые росли в парке возле дома, а нарисованные – из книжки). Вот идёт она по нарисованной дороге между огромных нарисованных ёлок, и видит вдалеке избушку (избушка была настоящая, из зелёных от старости брёвен). А из избушки навстречу ей выходит старая ведьма, её, Машина, бабушка. И так радостно в этот момент становилось, так весело!