Ботаник с беспокойным сердцем

– А ты что тут? – удивленно вскрикнул дворник.

– Извините, – сказал я.

Узнав меня, дворник осмелел и заворчал:

– Не зря говорят, в тихом омуте черти водятся. Потихушечку тут покуриваешь.

– Нет, я случайно, – стал оправдываться я. Но все было бесполезно.

Наш дворник – мужичок пожилой, некрасивый, немного сгорбленный. Я никогда не видел улыбку на его лице, зато всегда замечал опухшие глаза и потупившийся взгляд. Он много ворчал. О чем и почему было не понятно. Но спорить с ним никто не решался. Наверное, потому что он никогда не расставался с метлой. А метла эта состояла из массивного черенка, на конце которого проволочными витками крепилась тяжелая копна из сухих веток.

Жил дворник в нашем же доме, на первом этаже в однокомнатной квартире. Говорили, что он разом потерял всю семью, вроде как убили бандиты на улице. Из‑за этого я всегда со страданием смотрел на него и теперь не обижался. Он такое горе перенес, поэтому имел право сердиться.

Я вышел во двор и отправился домой. Дома я застал плачущую маму. Завидев меня, она бросились ко мне.

– Где ты был? Я тебя обыскалась, – сквозь слезы кричала мама.

– Все хорошо, не переживай, – тихо ответил я.

– Ребята сказали, что ты куда‑то ушел, – продолжала мама.

Я не знал, что ответить. Но одно я знал точно, что не расскажу ей правду, потому что не хотел расстраивать и без того измученное сердце мамы.

– Я засиделся в парке, – придумал я.

С тех пор мама если и отправляла меня во двор, то не очень настойчиво.

А я с тех пор каждое утро перед школой в отверстии, которое вело в подвал, оставлял кусочки колбасы, сыра, мяса. После школы с волнением заглядывал туда, и радовался, когда ничего там не обнаруживал. Тогда я доставал остатки пирожка, купленного в школьной столовой, и снова подсовывал в отверстие.

Один раз утром я обнаружил, что отверстие было замуровано. Я нашел подвальное окно и пытался заглянуть внутрь. Оно было мутным, изрядно забрызганным грязью, так что сквозь него невозможно было ничего разглядеть. Я сдвинул раму, как мог и положил туда колбасу.

После школы сердце билось как бешенное, я боялся увидеть свое нетронутое лакомство. Так оно и было. Я немного походил вокруг, зашел за дом. Но открытых входов в подвал так и не нашел. В эту ночь я не сомкнул глаз. Ко всем моим беспокойствам добавилось еще одно. Я переживал за кошку.

Утром я подошел к дворнику и спросил про подвал и кошку. На что он мне ответил:

– Начальство сказало, чтобы все входы закрыть.

– Там была кошка, – вежливо сказал я.

– И что? – недовольно заворчал дворник.

Туман в моей душе сгустился, все сжалось внутри. Я побрел домой. Долго не мог успокоиться, все думал о бедной кошке. Немного поплакал. Когда пришла мама с работы, я, стиснув зубы, стал вести себя, как обычно. Мама уже смирилась с моими грустными глазами, которые предательски выдавали все, что я прятал глубоко внутри. Я улыбался, смеялся, но только внешне, чтобы не беспокоить маму. А внутри я волновался за кошку, за маму, за дворника, за мальчишек во дворе, да мало ли за кого еще.

Так я страдал, пока не произошел один случай. После школы я подходил к своему подъезду, как дворник крикнул мне:

– Пригнись!

Я остановился и услышал глухой звук за спиной. Это упал огромный булыжник. А возле лавочки через два подъезда стояли незнакомые парни. Они внимательно смотрели в мою сторону и улыбались. Среди них я разглядел Никитку. Это я позже узнал, что там с ним был его старший брат с друзьями. Этот брат недавно вернулся из колонии.

Тогда я подумал, что Никитка был таким злым из‑за брата. Никитка учился еще в четвертом классе, но вел себя дерзко не по годам. Он любил задирать всех, и особенно тех, кто постарше. Он сначала проверял, последует отпор или нет. Кто проверку проходил, к тому не лез. Меня он ненавидел и презирал всем своим сердцем. Я не проходил его проверки никогда.

Дворник ничего им не сказал, а крикнул мне:

– Смотри по сторонам. Уголовников развелось.

А потом он нагнулся и произнес:

– Кис, кис, кис.

На его зов вышла кошка, та самая трехцветная, которая мурлыкала для меня в подвале.

– Пойдем, Мурка, домой, а то развелось хулиганов.

Мурка быстро забежала в открытую дверь. За ней скрылся дворник.

Я ненадолго забыл про булыжник и облегчено вздохнул. Кошка была в порядке, да еще под присмотром. Я почувствовал, как один камешек скатился с горы камней, живущих в моей душе. Вместо него появился булыжник, наверное, тот самый, который летел сегодня в меня.

Появление новых соседей с криминальными наклонностями не предвещало ничего хорошего. Я понимал, что дорога со школы домой теперь стала небезопасной. И мне придется преодолевать ее со скоростью света, оглядываясь по сторонам.

Не только во дворе, но и в школе меня часто обижали. И как ни странно я привык к этому. Представьте, что к унижениям можно привыкнуть. Для меня это были просто слова, чужие действия, которые не трогали сердце и не мучили меня изнутри. Тяжелее мне давалось ожидание неприятностей. Когда я заходил в школу, то уже знал наверняка, что сегодня меня обзовут, толкнут или растерзают мой рюкзак. И вот это‑то ожидание и неизвестность того, когда это будет, это и беспокоило меня больше всего.

Наверное, мне стоило бы заняться спортом и научиться давать отпор своим обидчикам. Тем более, что в физическом развитии я не уступал сверстникам. К подростковому возрасту у меня была нормальная фигура. Я не был худым или толстым. Я был обыкновенным. Среднего роста, среднего телосложения, как многие в моем возрасте. Я не был слабее всех. И если бы захотел, то мог дать отпор многим своим обидчикам. Но я не хотел.

А вот если бы я кого‑нибудь обидел ненароком, защищаясь от нападков, то переживал от этого еще больше, чем от самих нападков. Я был так устроен. Я думал о других, и очень боялся причинить вред, боль и страдание другим людям. Наверное, это было хорошим качеством, но со временем оно превратилось в какое‑то желание угодить и неспособность отказаться от того, что мне было не нужно. Этим успешно пользовались учителя, когда направляли меня на всевозможные олимпиады и интеллектуальные конкурсы.