Бродячие псы философии. Роман в рассказах

Когда Адипа с Эолом зацепился, никто толком и не заметил. Адипа, если перепьёт, сам не свой становится, полжизни рыбу ловил, пока к нам не присоединился. Чёрт его знает, из‑за чего у них свара вышла, но вещественное доказательство налицо: прилетел к нам Эол на крыльях, а уползал обратно порожняком, Адипа их обломал, из крыльев кораблик соорудил и по Евфрату запустил, Колумб долбанный.

Тут я на пиле играть прекратил и подумал: «Сейчас будет пиздец!»

И точно, часа не прошло, гром загремел, молнии сверкают, свадьба разбежалась кто куда, благодетельница наша принцесса Кибела занавески на небесном дворце задёрнула. Потемнело небо, просветлело, на ковре Зевс олимпиец сидит и посохом по медному кувшину колотит.

– Какая, – кричит, – скотина моего сыночка обидела?

Индра, как обычно, хотел в нирвану нырнуть, но Гефест его за хобот прихватил: «Дыши ровно, падла. Один за всех, все за одного».

– Вижу, – говорит Зевс, – что это ты, Адипа, ревизионизм проявляешь. Давно знаю, что порядок вещей тебе не по нутру. В камень тебя превращу, а, может, в соляной столб, как фишка ляжет. Стоять тебе истуканом до скончания веков.

Тут мы с Павлом перемигнулись, с Фомой и Мардуком обнялись, Гефест молоток побольше наперевес взял, и говорим дружно: «Ты это своё мракобесие античное прекращай, громовержец! Не те нынче времена. Драка честная была. Если человек бога победил, значит, так оно и надо».

Посмотрел Зевс на нас грустно и отвечает: «На счёт времен вы точно заметили, орлы недоделанные. Нет в вас больше полёта, одна дурь пьяная да песенки лукавые. Приговариваю вас жить вечно, чтобы другим неповадно было». И исчез в тумане, как тот ёжик из мультфильма.

Вот так мы и живём – вечно; играем, иногда поём, бывает, пляшем, в целом весело, порой тоскливо. Когда совсем тоскливо, я достаю из футляра пилу и рассказываю ей притчу про Адипу, который сломал крылья ветру и обрёл бессмертие, но так и не понял зачем.

 

Переходное состояние

 

Впереди вечность, позади жизнь. Иван Артамонович несколько завис в этом переходном состоянии. Как давно, не знаю, когда я попал в чистилище, он уже считался старожилом.

– Да вы не волнуйтесь, – он протянул кружку тёплого чая. – Не вы первый, не вы последний. Вот чайку попейте.

– Да я и не волнуюсь, – героически ответил я. – Просто как‑то неожиданно, шёл себе по дороге и тут бац – такое.

– Пить надо меньше, – Иван Артамонович покосился на шкалик водки, торчавший из кармана моей куртки. – Или наоборот больше. Бог, говорят, алкоголиков любит, извините за каламбур. Видок у вас, прямо скажем, неважнецкий. Под грузовик попали?

– Под трактор, – сказал я. – Напротив дома ремонт дороги затеяли, и так, блин, не вовремя. Я вообще‑то не очень пьющий, просто вчера на работе нажрались как свиньи по случаю пятницы, настроение у всех поганое, денег не платят ни хрена, водку купили самую дешёвую, утром голова разламывается, думаю, не надо терпеть, надо опохмелиться, всё равно выходные. Опохмелился…

– Да, нелепая смерть, – согласился Иван Артамонович. – Мои соболезнования, уважаемый. Вы водку‑то допейте, больше вряд ли когда удастся.

– А можно? – спросил я.

– Почему нет. У нас не тюрьма, порядки демократические.

– Тогда за ваше здоровье, – я опрокинул в себя шкалик. – А курить можно?

– Курите, – разрешил Иван Артамонович. – Я сам бросил в четырнадцатом году. И пить прекратил как раз в тот год, когда Николая Александровича на царство венчали.

– Какого Николая Александровича? – разговор начал казаться мне подозрительным.

– Романова, – запросто ответил Иван Артамонович. – Он на царство в восемьсот девяносто четвертом году венчался, народу на Ходынском поле в Москве тьма‑тьмущая собралась, людишки‑то у нас всегда бестолковые были, давка началась, я в полицейском кордоне состоял, помню только, что упал и чья‑то здоровенная лапа в сапоге прямо по моей голове прошлась.

– И что? – спросил я. – Умерли?

– Выжил, – сказал Иван Артамонович. – Организм молодой был. Одна неприятность с того момента, как выпью, сразу фараон египетский мерещится и так явственно хочет меня с пирамиды вниз головой сбросить. Вот с той поры и не пью.

– А вы давно здесь? – спросил я.

– Давно, – ответил Иван Артамонович. – Полагаю, что до вашего рождения здесь объявился. Полагаю, я здесь самый главный старожил.

– А ты часом не шпион, дядя? – сказал я.

– Шпион? – переспросил Иван Артамонович. – Может быть. Хотелось бы, правда, знать, чей? Если дьявола, то ему больше живые интересны, чем мёртвые. Если бога, он и так всё видит, зачем ему шпионы?

– Действительно, – сказал я. – Извините, не подумал.

– Ничего страшного, – ободрил меня Иван Артамонович. – В этом месте у многих людей мысли сбиваются. Да что мы всё обо мне. О себе расскажите, женаты ли, есть ли деточки? Хотите ещё чаю?

– У меня сын школьник, – сказал я. – Он в Полтаве живёт с матерью. Жена с Украины, когда разбежались, она туда вернулась. Вот летом собирался к сыну в гости съездить. Не получилось…

– А что с супругой расстались? – спросил Иван Артамонович.

– Да как‑то, – сказал я. – Понимаете, я расту, в смысле, рос, на работе неплохую карьеру делал, а она у меня не то чтобы клуша, но какая‑то домашняя вся, неинтересная. Скучно мне с ней стало, вот и расстались.

– Не жалеете? – сказал Иван Артамонович. – Жена – опора семьи, была бы дома, может, и не пошли бы опохмеляться и сейчас со мной здесь не сидели. А так сын без отца вырастет, плохо это безотцовщина, я сам с малолетства сирота, ничего хорошего в этом нет.

– Может, и жалею, – буркнул я. – Чего теперь‑то? Поздно уже.

– Это вы правильно заметили, – сказал Иван Артамонович. – Всё, как говорится, нужно делать вовремя.

– А у вас, наверное, правнуков полон двор? – спросил я.

– Ошибаетесь, уважаемый, – сказал Иван Артамонович. – Я бобылем всю жизнь прожил и помер бесславно, сердце остановилось, когда вечернюю электричку ждал, на перроне не было никого, «Скорую помощь» вызвать или фельдшера позвать. Хотя в молодости до женского пола охоч был, и мне дамы навстречу шли. Так вот, поначалу всё обольстительно, шуры‑муры, конфетки‑бараночки, как про мою профессию узнают, сразу с глаз долой. А жаль, очень аппетитные барышни встречались, – Иван Артамонович зажмурил глазки и, вероятно, предался воспоминаниям.

– Это что же за профессия у вас такая? – спросил я.