Чекист. Время перемен

Вопрос был странным не только для меня, но и для всех остальных. Но уж коли задали, придется отвечать.

– Во‑первых, чисто технически. Одна купюра весит примерно один грамм. Если возьмем миллион долларов банкнотами по сто долларов, получается…

Математик из меня так себе, и я задумался, считая в уме – сколько же это будет, но меня опередил Троцкий:

– Считать по сто долларов – десять килограммов, а двадцать миллионов – это уже двести.

– А сколько в пудах? – вытаращился Молотов.

– Двенадцать с лишним пудов, – перевел с русской системы измерений в европейскую Каменев.

– И что? – пренебрежительно фыркнул очкарик. – Аксенов, парень молодой, здоровый, утащил бы за два приема. Ну, может за три. И что, не утащил бы?

– Простите, не знаю вашего имени‑отчества, – извинился я.

– Вячеслав Михайлович, – буркнул товарищ в очках.

Ага, все‑таки я прав, узнал. Странно, что будущий наркоминдел не знает метрической системы.

– Очень приятно, – кивнул я как можно любезнее. – Так вот, Вячеслав Михайлович, предлагаю вам потаскать чемоданы на двести с лишним килограммов, стоимостью в миллионы, да без охраны, и при четырех пересадках. Меня бы убили где‑нибудь на ближайшей станции, да и с таможней проблемы.

Я не стал говорить, что из Франции и так пёр пару увесистых чемоданов, набитых дефицитными товарами. Может, сам бы не догадался, заполнил бы свой багаж одними книгами, но спасибо Наталье, подсказавшей, что следует привезти что‑то в подарок друзьям. И валюты немножечко притащил, но это так, к сведению.

– А если брать купюры крупнее? – не унимался Молотов.

– Слышал, что есть купюры по пятьсот долларов и по тысяче, но сам ни разу не видел, – вздохнул я. – Да и по сто долларов банкноты в европейских банках нечасто встречаются. Самые ходовые – по десять, есть по двадцать. Боюсь, пришлось бы брать деньги по двадцать, и по пятьдесят долларов. Представляете, сколько это весит? И не уверен, что в Париже нашлось бы столько стодолларовых купюр. Сомневаюсь, что Франция разрешила бы вывезти столько наличности. А если и разрешила, то провезти все легально в Советскую Россию я бы не смог.

Молотов призадумался. Крякнув, виновато сказал:

– Извини, – начал он, потом поправился, – извините, Владимир Иванович, не подумал, глупость сморозил. Я же ни разу американских денег не видел. Думал, они как у нас – по пятьсот рублей ходят.

Если я поначалу и разозлился на Молотова, то отошел. Все‑таки, когда человек признает свою ошибку, это уже неплохо. И переводить пуды в килограммы и тонны товарищ научится, ничего страшного.

– Владымер Ивановыч, а развэ обязателно было делиться денгами с французскими банкирами? – спросил вдруг Сталин.

Ну, Иосиф Виссарионович, от вас я такого вопроса не ожидал. А еще друг. С другой стороны – объяснять все равно придется.

– Мне пришлось пожертвовать малым, чтобы получить основной капитал, – пояснил я. – Если бы я не отдал часть денег банку, то мне вообще не удалось бы совершить вывод средств в Швейцарию. Банк сумел бы найти повод, чтобы оставить деньги у себя.

– Спасыбо Владымир Ивановив, ви меня убэдили, – кивнул Сталин. – Думаю, что и осталных таварыщей тоже.

Я обвел взглядом присутствующих. Кажется, Политбюро согласно с товарищем Сталиным. Ан, нет.

– А я не считаю ответ торгпреда убедительным. Мне кажется, что товарищ Аксенов совершил предательство. В сущности, он изменил делу революции. Отказ правительства революционной России от уплаты царских долгов был необходимым условием для успешного совершения нашей революции. Революция…

С этими словами Лев Революции встал, поправил пенсне, и принялся вещать:

– Революция – это условие выживания человеческого общества, его непрерывное обновление и развитие, а отказ от революции означает деградацию общества. Общество должно обновляться посредством резкого изменения его основ, и его структуры. Декрет, принятый нами, аннулирование долгов не может рассматриваться с точки зрения естественного – то есть, буржуазного права. И то, что сделал Аксенов, по сути своей, предательство интересов революции. Товарищ Аксенов, заплатив долги, совершил непростительную ошибку. Он создал прецедент, из‑за которого правительство Франции, и остальные страны Антанты, потребуют уплатить и все остальные долги.

Ну ничего себе. Лев Давидович шьет измену революции и обвиняет в предательстве. Откровенно говоря, мне стало не по себе.

– Товарыш Троцкый, нэ говорите ерунды, – усмехнулся Сталин. – Товарыш Аксенов кавалэр двух ордэнов Краснаго знамэни. У нэго ран на тэле болше, чем у нэкоторых атвэтственных таварыщей естэственных отвэрстий. Это ва‑пэрвых. Ва‑вторых, у нэго не было другого выхода. Еслы Владымер Ивановыч уплатил часть далгов, он знал, что он дэлает, и зачэм он это дэлает.

После слов Сталина на душе стало легче, но Зиновьев, слушавший Троцкого в оба уха, подскочилс места:

– Да какой тут может идти разговор? О чем разговаривать? Неважно, что торгпред получил деньги, если он преступил закон революции. Я предлагаю от имени Политбюро приказать Дзержинскому, чтобы тот сегодня же снял Аксенова с ответственного поста в ВЧК. А дальше следует отдать товарища Аксенова – впрочем, какой он товарищ? под суд, за утрату революционного чутья. И нужно сделать это немедленно.

Хм, все страньшее и страньшее, чудесатее и чудесатее. Троцкий, допустим, на меня зуб имеет за Тухачевского, но тебе‑то Григорий Евсеевич, когда я на хвост наступил? Какие‑то ваши Коминтерновские заморочки? И как Наташка работает в таком гадюшнике?

В разговор вмешался товарищ Каменев, председатель Моссовета.

– Григорий, – сказал Леонид Борисович, на правах родственника обращаясь к коллеге по имени. – Если мы отдадим Аксенова под суд, то кто деньги из банков вызволять станет? Ты, что ли? У Аксенова и ключи, и шифры, и хорошие отношения с Игнатьевым.

Я решил, что терять мне уже нечего, и решил пошутить. Надеясь, что голос не дрожит, сказал:

– Вывод напрашивается сам собой – как только я выведу деньги из французских банков, отдам их в распоряжении Совета народных комиссаров, то по возвращению домой меня тут же арестуют и отдадут под трибунал. К тому же, если я вас правильно понял, – посмотрел я на Троцкого, – Geld wächst nicht auf Kirschbäumen. – Обращаясь к присутствующим, уточнил. – Это я старую немецкую поговорку вспомнил, что деньги не растут на вишневых деревьях.

Члены Политбюро только запожимали плечами. Никто, даже Владимир Ильич, считавшийся германофилом, не мог сказать – есть ли у немцев подобная поговорка, или нет? А вот товарищ Троцкий все понял правильно.

Смущенно закашлявшись, Лев Давидович сказал:

– Владимир Иванович, товарищ Зиновьев несколько перегнул палку. Никто не собирается вас арестовывать, и уж тем более отдавать под трибунал. Все, что сказано, это всего лишь образ.

– Подождите‑ка, Лев Давидович, – возмутился Зиновьев. – А кто только что говорил, что Аксенов изменник делу революции? Если он изменник и предатель, Аксенова следует отдать под ревтрибунал.

Неожиданно, Владимир Ильич сделал то, чего присутствующие меньше всего от него ожидали. Председатель Совнаркома стукнул по столу кулаком и рявкнул: