Человек с синдромом дна

* * *

Я знаю. Следовательно, не существую

 

* * *

Мне кажется, у Смерти – в классическом понимании – здоровая женская фигура. Широкие бедра, вот это все. Анорексия не только болезнь ангелов, но и своеобразная неуловимость, бегство от смерти.

 

* * *

Я пишу не то, что чувствую. Я пишу то, что считаю нужным. То есть, мое письмо политично.

 

* * *

Типичный сюжет антиутопии – забывание (стирание) прошлого. Стирают прошлое фантастические тоталитаристы, боевые строители «космических рейхов».

Сама идея мне более чем близка, ибо я не нахожу в прошлом ни прелести, ни особого смысла. Я вязну в нем, как в болоте и не испытываю требуемую обществом сентиментальность и (или) священный трепет.

 

Россия же – аномальная зона анти‑антиутопии. Куда не ткнешься, тебе тычат прошлым (как историческим, так и частным). При том, самое удивительное, хранят здесь самые скучные, самые банальные образцы прошлого. Хорошего, напротив, не помнят и видеть не желают. Россия является ахроничной территорией, в которой вектор времени смотрит не вперед, а назад.

 

* * *

Есть такая форма трусости – бегство в смерть. Кажется, Россия, здесь – геополитический пациент – в предчувствии мирового апокалипсиса, взявшийся бряцать оружием в заведомо проигрышном сценарии. Такое поведение, как правило, кончается комичным и позорным поражением. Особенно, в случае, когда чаемый апокалипсис не наступает. Это и будет та самая «гибель империи», что в книгах описана. Классика жанра.

 

* * *

Когда я говорю «советское» я не всегда имею в виду советское как уродливый феномен пост‑«русского» (именно в кавычках!) общества.

 

По большому счету – советское – это определенный стиль. В неотретушированой Рифеншталь Германии – много советского. В стивен‑кинговской деревеньке с архаичными христианскими табу – как ни странно – тоже. Практически в любом как и европейском, так и американском ток‑шоу – советское, буквально все.

 

ГДРовские районы, отдельные ландшафты и пейзажи в бывших соцстранах – советские по определению. И даже обабившиеся (смягченными чертами лица и полнотой) – Джоли и Белуччи – нестерпимо советские. Не хватает только павлопосадского платка, да соболей.

 

* * *

Здесь одна религия – распределенная нищета. Имена у нее могут быть любые, как и формы – религиозные, метафизические, экзистенциальные, социальные. То, что противостоит нищете – капитализм и (или, желательно) – его лучшие прогрессистские формы.

 

* * *

А всего‑то что надо русскому человеку – пожить в нормальных условиях. Так ведь не дадут‑с.

 

Числа

 

 

Наш ад – это Родина, дно Атлантиды.

Повсюду простые конвойные гниды.

Укромные устрицы, в трещины улиц

Ползущие, дабы скрывать свою гнусность.

Их страшные гущи. Бессчетные тыщи.

Их Хлебников кормит трухою умища.

Им счет – легион. Их наличье легально.

Но что нам закон? Отвергая Реальность,

Мы выйдем на них, веря в полную гибель.

А числа – есть пыльного хаоса прибыль.

 

* * *

В интеллигентском демонстративном презрении к деньгам есть что‑то мерзкое и невыразимо подлое. Подлое по отношению к народу, в первую очередь. Нечто его унижающее, легализующее его нищету.

 

В презрении этом есть и нечто патологически‑угодливое по отношению к так называемой «элите». «Пусть хоть кто‑то хорошо поживет», и «Авось и нам перепадет (с барского стола)» – это оттуда. В презрении этом есть и омерзительное самоуничижение, болезненная терпеливость, переходящая в мазохизм.

 

И есть что‑то подло‑предательское по отношению своему кругу, к ближайшим же друзьям, на которых смотрят с глубоко запрятанным, но все же заметным постороннему наслаждением. «Мы страдали, и ты пострадай» – говорят они всякому бедствующему, особенно – бедствующему гению – таково их пролетарское вполне, социалистическое, садистическое представление о справедливости.

 

И хватит о метафизике уже, заврались. Так и пишите на входе во всякий сельский предбанник ада – «Денег нет. У клубе будут танци.»

 

* * *

Когда я говорю – современный мир, я имею в виду – лучший мир. Лучший – из возможных.