Далекое завтра

– Это почему?

– Потому что КИРа может принять твоё знание за опасное. Поэтому просто проводи меня к контроллерам и ступай на работу. Можешь даже рассказать КИРе, когда я тебя отпущу, но не раньше – иначе, меня Заменят. Это‑то хоть понятно?

– Это понятно, – согласился Онегин. Замена была понятна любому. Всех когда‑нибудь забирали и заменяли, и все этого боялись. Не очень‑то хотелось отдавать собственную жизнь кому‑то другому, пусть и полностью идентичному. – Но мне любопытно…

– Любопытно ему! – фыркнул Антон, едва не расхохотавшись в голос. – Поверь, лучше такое любопытство засунуть куда‑нибудь поглубже и не вспоминать о нём! Думаешь, я сейчас не жалею, что не занимаюсь своими делами? Что не могу даже связаться со своим контроллером по мучающему меня вопросу? Что не могу просто зайти в свою комнату и, закрывшись, уйти с головой в какую‑нибудь виртуалку? Я не хочу, чтобы всё это со мной происходило! Не хочу проникать в какие‑то тайны, не хочу знать, что творится вокруг!

Но биоин врал себе, и с каждой секундой отчётливей понимал это. Может, так он хотел успокоить терзающего его червячка сомнения, запущенного в его мятущуюся душу Семёном, но с каждым витком мысли сомнения таяли быстрее, чем возникали. Теперь Власов слишком твёрдо уяснил, что жизнь, которую он и ещё несколько поколений его «предков» вело в Городе, совсем не та, чем кажется. То спокойное, даже больше – умиротворённое состояние, с которым все они прожили несколько жизней, имели свою цель. А именно: цель не допустить отклонения мыслей от нужного течения. Кому? Но тут как раз понятно: нужного кому‑то «сверху». А единственного человека, стоя́щего выше всех, звали Моисей Гафт. И тот мир, что окружал Антона всё время, был иллюзией, виртуальностью, созданной, чтобы заключить разум людей в цепи, направить его в заданное русло и заставить течь свободно по течению, без возможности свернуть и увидеть, что не положено.

Сейчас же мысли текли совсем по‑другому, освобождённые от призмы электронного устройства, с «детства» вживлённого внутрь. И занимающие последнее время Власова мысли вдруг вышли на новый виток создания логических цепочек.

– Помнишь, – заговорил биоин, – как Атланту охватила мания преобразования?

– Чего? – не понял Дмитрий. – Нет.

– А я помню. В какой‑то миг технология доставки информации в геном стала общедоступной. Разрабатывались таблетки, способные изменить внешность избирательно. И население принялось творить с внешностью невообразимое. – Это воспоминание было не Власова, а ещё одной его предыдущей версии, но оно пришло неожиданно и так отчётливо, словно где‑то внутри черепа сняли некий ограничитель, установленный давным‑давно. Беззвучно щёлкнул выключатель, и информация оказалась доступной Антону. – Кто‑то изменял брови, кто‑то губы или нос, но были и такие, кто сподобился изменить цвет волос, скажем… на голубой или зелёный. Были и такие, кому понадобилась третья рука или нога, а дополнительные глаза стали обыденностью, как и некоторые… хм… другие части тела. Ты представляешь? Целое поколение, все десять миллионов посвятили себя этой необычной индустрии изменения тела. И людям это нравилось, это была одна из ступеней виртуализации, когда ещё обычная виртуалка не приобрела свою теперешнюю реалистичность. Народ поголовно коверкал свои гены, изменяя саму суть природы, пока не вмешалась КИРа. Тогда исчезли все геноизменяющие препараты, а население превратилось в наркоманов, коих несколько лет трясло от ломки, и система ещё долго потом восстанавливала себя за счёт заменяющих, чья генная история хранится в банке данных где‑то вне Города. И знаешь, Дим, всем тогда казалось, что так правильно: быть изменённым и красивым, с четырьмя ногами и шестью глазами, или с другой формой головы, но когда копии пришли на замену предшественников, то ужаснулись, сравнивая свои идеальные тела с тем, во что успели превратиться предки. И испытали настоящий шок: их реальность в корне отличалась от реальности предшественников. Их мир и его ви́дение были отличными. Но это люди поняли, когда их заменили.

– Не понимаю, к чему ты?

– А что, если… – биоин на секунду умолк, будто его посетила страшная догадка. – А что, если и мы неправильно живём, и чтобы понять это, нам надо измениться, встряхнуться, перевернуть мир с ног на голову?

– Ну нет, – Пять Тысяч Семьдесят Восьмой замотал головой, – по мне наша реальность и так правильная. Ты бы этим не забивал голову, а то заберут тебя. Ты же хочешь вернуться в обычный режим?

– Знаешь, теперь я в этом не уверен, – протянул биоин.

Несколько минут мужчины шли молча. Широкий коридор загибался вправо, две транспортных ленты несли людей, остальные шли по специальной разметке, чтобы не сталкиваться. Вокруг расцветали яркими красками прямо на гладких стенах рекламные ролики виртуальных развлечений. Но в какой‑то неуловимый момент все они сменились одним изображением. Люди вокруг замерли, повернулись, многие отключили рабочий режим цифрового интерфейса, чтобы не пропустить речи Первого. Ведь если все экраны начинали показывать одну картинку, то непременно будет важное объявление, а его лучше смотреть на большом экране, ведь не так часто Гафт появляется перед зрителями.

Антон с Онегиным тоже остановились. Янтарная цифра «1» плавно вертелась вокруг оси на фоне трёхмерной модели Города. Атланта в уменьшенном масштабе выглядела здорово. Шарообразная хрустальная башня из стекла и бетона с куполообразными мелкими пристройками‑почками. Рендер красиво играл на стекле бликами виртуального солнца.

Наступила тишина, люди, затаив дыхание, ждали Первого и что он им поведает. Обычно речи Гафта освещали некие масштабные события, которые происходили редко: в идеально отлаженной системе не должно быть ничего непредвиденного, его и не случалось. Мелкие сбои, периодически возникающие в головах людей, убирались по возможности тайно, с наименьшим охватом лиц, чтобы не раздувать пожар инакомыслия. Остальные громкие события освещал Гафт. Например, замену ядерного реактора на систему с управляемой чёрной дырой, или завершение эры свободной генетической модификации, или о том, какой урон для Земли удалось избежать с созданием Великих Городов, в коих повезло им жить. Вообще, с момента создания Атланты подобных сообщений было множество, но не все помнят их, ведь на одного «репликанта» за жизнь приходится всего один‑два громких заявления Гафта, а остальные исчезали в стёртой памяти заменённого, когда её редактировали для новой копии, а стёртую информацию редко кто способен восстановить. Лишь Антону была доступна сейчас память о десяти подобных выступлениях. Власов был уверен, что Онегин помнит только два.

Наконец, громко заиграла торжественная музыка, и изображение сменилось на молодого человека, которого знал каждый в Городе и любил. Ведь невозможно не любить создателя замечательного мира с названием Атланта, где нет болезней, смертей и боли, тоски и безысходности; где каждый чем‑то занят; где даже работа похожа на хобби, которое хочется выполнять изо дня в день; где захотелось поесть, протяни руку и возьми; захотелось развлечений, нажми кнопку и получи; нет в этом раю такого, что было страшно или невыполнимо, кроме одного – Замены. Но и она для многих была скорее виртуальным страхом, нежели физическим, ведь происходила в жизни каждого не раньше психологического сбоя мужчины, а до него любой проживал от семидесяти до ста тридцати лет. Люди успевали пожить, и многие даже успевали забыть, что есть такая процедура – Замена.