Девять абортов до. Или история одной жизни

На очередную встречу Рафаэль приехал вовремя, но выглядел немного уставшим. В течение всего дня он не вспоминал ни про Танвира, ни про Артура Марковича и, лишь когда удобно расположился в кресле, задумался о том, что ему сегодня рассказать.

По совету наставника он стал более внимателен к своему психо‑эмоциональному состоянию и предположил, что, скорее всего, выбор истории также зависит от его настроения. У Рафаэля было хорошо развито образное мышление, поэтому он часто пользовался метафорами, когда не мог словами передать то, что чувствовал. Вот и сейчас, когда он размышлял над выбором, ему представлялось, как некоторые из персонажей Танвира прячутся и не хотят быть обнаруженными, а другие наоборот рвутся на «сцену внимания», как будто жаждут освобождения. Но почему‑то Рафаэлю, в свою очередь, говорить об этих выскочках не хотелось. Об этом внутреннем противоречии он и решил сообщить Артуру Марковичу.

– Я не знаю, про кого сегодня рассказать, – начал Рафаэль. – Мне как будто сегодняшняя встреча кажется бессмысленной и скучной, еще не начавшись. На прошлой неделе вы обратили мое внимание на связь между моим настроением и выбором персонажа для пересказа истории. Сейчас мне на ум пришла аллегория с сороконожкой, которая задумалась о том, с какой лапки начинать свое движение, и теперь не может сдвинуться с места. Вот я сейчас растерялся, как сороконожка, пытаясь уловить связь между потенциальным персонажем и моим «сорокагранным» настроением.

Использование метафор часто помогало Рафаэлю доносить смысл того, что он хотел, но не мог сказать другому человеку. Используя слова как способ передачи внутреннего состояния, он как будто ходил около смысла, но не мог донести суть того, что улавливал внутри себя. В такие моменты на помощь приходили аллегории. Спустя время эти отвлеченные образы прорастали в символы, которые постепенно наполнялись смыслом и становились очередным открытием психической реальности для Рафаэля.

– Вы сказали о бессмысленности нашей сегодняшней встречи? Возможно, это и есть ассоциация, которая возникла с кем‑то из персонажей Танвира? – предположил Артур Маркович.

– Я так понимаю, что вы намекаете на всемогущество бессознательного, которое уже предопределило мой выбор и теперь сигналит мне о нем? – с некоторой иронией в голосе поинтересовался Рафаэль.

– То, что влияет на наш выбор, не всегда находится в распоряжение у понимания. Бессознательное потому и бессознательно.

Рафаэль понимал, что имеет в виду наставник, но для него сама идея о наличии «слепой зоны» в области мышления, которая еще и незаметно влияет на выбор, вызывала страх и отвержение. Он вспомнил метафору с айсбергом, к которой часто прибегали преподаватели во время обучения в институте психоанализа: «айсберг, погруженный большей частью под воду, символизировал бессознательную часть психики, недоступную для осмысления». Он вспомнил чувство тревоги, которое возникло в тот момент, когда он впервые услышал об этой концепции, и мелькнувшую следом ассоциацию с безысходностью пассажиров Титаника. «А вдруг я незаметно для себя захочу себя убить?» – вдруг подумал Рафаэль в тот момент, и от этой мысли его бросило в жар. Для него было важно верить в предсказуемость и последовательность своей жизни. Он не хотел соглашаться с допущением, что на его выбор, а значит, и жизнь в целом, может что‑то незаметно влиять. Материалистическое мышление позволяло ему чувствовать себя в безопасности.

– После вашего комментария про ассоциативный выбор, я вспомнил историю про человека, ставшего монахом. О нем я тогда и расскажу сегодня, – как будто сомневаясь, предложил Рафаэль.

Перед началом каждой истории возникала пауза, во время которой Рафаэль как будто погружался в транс. Он закрывал глаза, откидывался на спинку кресла и еле заметно шевелил губами, как будто вспоминая выученное наизусть стихотворение. Обратив на это внимание, Артур Маркович попросил Рафаэля прокомментировать это состояние, но Рафаэль не смог объяснить словами, поэтому привел в пример метафору с человеком, который пытается найти выход из густого тумана. «Пример с туманом был неудачным», – подумал Рафаэль, но ответ как будто вырвался сам собой.

– Эта история про человека, – начал Рафаэль, – который, как говорит Танвир, перестал что‑либо чувствовать и, когда он это понял, то решил изолироваться от людей и стать монахом. Эту историю Танвир мне рассказывал давно и я уже не помню деталей, возможно, все было как раз наоборот – он стал монахом для того, чтобы обуздать свои эмоции. В детстве этот человек был очень возбудимым и впечатлительным, его часто одолевали эмоциональные приступы. Интенсивность каждого переживания была настолько сильной, что это ощущалось как предобморочное состояние: учащалось дыхание, увеличивался пульс, кружилась голова. Он терял контакт с реальностью.

– Танвир не приводил вам примеры таких приступов? – уточнил Артур Маркович.

– Да, приводил. В ситуациях, когда ему предстояло делать что‑то в первый раз и от его усилий зависел результат. Например, встреча с новым человеком, на которого нужно было произвести впечатление или банальный поход в новое и незнакомое место, которое нужно было найти. Все новое для него представляло опасность. Думая о рисках, которые могут возникнуть, он воспринимал их как реальную угрозу. Он не анализировал, как их преодолеть, а просто чувствовал страх, заранее прогнозируя крайне негативное развитие событий. А когда наступало время действовать, он возбуждался настолько, что терял контроль над ситуацией, и ему становилось страшно побеждать. Поэтому он заранее настраивал себя на поражение, главное, чтобы быстрее все закончилось.

В другой ситуации, когда он видел страдания других людей или животных, то не находил себе места и терзался чувством вины, из‑за своей беспомощности в их отношении. Ему хотелось помочь, но ему было стыдно, поэтому он делал вид, что не обращает внимания. Он не мог смотреть фильмы, где присутствовали сюжеты, в которых все пошло не так, где присутствовали сцены на грани абсурда, или когда главный герой попадал в практически безвыходные ситуации. Все обычно заканчивалось на уровне просмотра трейлера. Если кино содержало эмоциональные сцены, то он отказывался от его просмотра, потому что, в противном случае, ему бы пришлось еще долго нести эмоциональный «привкус» фильма, который отравлял или наоборот делал пресным его повседневный образ жизни. Такая чувствительность его сильно истощала, поэтому он старался избегать ситуаций, грозивших возникновением сильных эмоций.

Пересказывая историю Танвира, Рафаэль выглядел очень взволнованным, он как будто влился в образ этого персонажа. Неожиданно он уловил внутри себя проблески давно позабытого чувства. Оно было похоже на зов или влечение, которое раньше постоянно преследовало его. Этому состоянию Рафаэль никогда не мог дать определения, называя его плохим или хорошим. Оно было похоже на звук колокольчика, который начинал звенеть где‑то глубоко внутри. Всепроникающий и преследующий, этот звук его куда‑то увлекал. Он как будто напоминал ему о чем‑то очень важном и в то же время опасном. В такие моменты воображение Рафаэля всегда рисовало одну и ту же сцену, у которой не было продолжения: он стоял высоко в горах и перед ним пролегал густой туман, который то сгущался, то рассеивался, как будто горы дышали, и от их дыхания двигался туман. Было непривычно тихо, лишь изредка доносился еле слышный «зов колокольчика». Рафаэль чувствовал, что его звали и ждали за этим туманом, но не мог сдвинуться с места. Как только он намеривался сделать шаг, звук нарастал и превращался в гул, вибрация которого заполняла все пространство, и вся сцена разрушалась, растворяясь в тумане.

Дальше этого момента воображение Рафаэля не пускало. После таких приступов изменённого сознания Рафаэль чувствовал бессмысленность своей жизни, наивность своих целей, а от осознания того, что он должен быть где‑то в другом месте, возникала тоска и печаль.

Мысль о том, что его где‑то давно ждут, символизировала для него идею нереализованного предназначения. Отсутствие понимания себя порождало чувство беспомощности, растерянности и собственной никчемности.