Элизабет и её немецкий сад
Звонков в доме не было, и я завела обычай брать с собой в постель большой колокол, которым созывали к обеду, чтобы, если испугаюсь в ночи, наделать как можно больше шума, хотя какой в том был смысл – не знаю, потому что услышать меня было некому. Горничная спала в маленькой келье без двери рядом с моей спальней, и в огромном пустом западном крыле мы были единственными живыми существами. Она явно не верила в существование привидений, поскольку мне было слышно, что она засыпала сразу же, как добиралась до постели, я в привидения тоже не верю, но, как сказала одна французская дама, которая, судя по ее произведениям, была весьма здравомыслящей, «mais je les redoute»[1].
Обеденный колокол как‑то утешал: мне не приходилось в него звонить, но его присутствие на стуле возле кровати успокаивало меня, хотя мои ночи вряд ли можно было бы назвать мирными – отовсюду слышались странные звуки, шорохи и все такое прочее. Я часами лежала без сна, прислушиваясь к невозмутимому храпу горничной, а если и случалось задремать, меня тут же будил скрип какой‑нибудь доски. По утрам, конечно же, я была смела аки лев и сама поражалась собственным ночным страхам, а теперь даже те ночи, когда я, подобно сказочным мальчикам, слышала в каждом дуновении ветра голоса и лелеяла свои страхи, кажутся мне восхитительными. Я бы с радостью снова дрожала по ночам ради того, чтобы вернуться в прекрасную пустоту дома, без слуг и обивки.
Как прекрасно смотрелись спальни, совершенно пустые, разве только с новыми веселыми обоями! Порой я заходила в те из них, которые уже были отделаны, и строила всевозможные воздушные замки, воображала их прошлое и будущее. Узнали бы монахини свои когда‑то беленые кельи в этих комнатах, оклеенных обоями с радостным цветочным рисунком, со свежей белой краской? И как удивились бы они, увидев, что келья № 14 превратилась в ванную комнату с ванной достаточно большой, чтобы обеспечить чистоту тела, равную чистоте их душ! Они бы смотрели на ванну как на ловушку искусителя, они испытали бы такой же шок, как испытала я, увидев грязь под своими ногтями в день, когда я утратила чистоту своей души – произошло это в пятнадцать лет, когда я влюбилась в нашего церковного органиста или, скорее, в промельк стихаря, римского носа и пышных усов, поскольку моему взору было доступно только это, и его черты я любила до беспамятства целых полгода, пока как‑то раз, гуляя с гувернанткой, не встретила его на улице и не обнаружила, что его «неофициальное» облачение состоит из фрака, сопровождаемого отложным воротничком, и шляпы‑котелка, и в тот же миг разлюбила его навсегда.
Первый этап этого благословенного времени был само совершенство, поскольку я не думала ни о чем, кроме как о царящих вокруг покое и красоте. А потом вдруг возник он, тот, который имеет право возникать когда и где ему пожелается, и выбранил меня за то, что я не писала, а когда я сказала ему, что слишком счастлива, чтобы писать, он, похоже, оскорбился мыслью о том, что я могу быть счастлива в одиночестве. Я провела его по саду, по новым протоптанным мною тропинкам, показала ему акацию и сирень в цвету, и он заявил, что это чистейший эгоизм – наслаждаться в отсутствие его и отпрысков, и что сирень следует хорошенько обрезать. Я попыталась ублажить его ужином из салата и тоста, поднос с которым уже поджидал меня на ступеньках маленькой веранды, но ничто не могло ублажить Пылающего Гневом Праведным, и он объявил, что возвращается к покинутой мною семье. И уехал, а оставшееся драгоценное время было омрачено муками совести (коим я особенно подвержена) именно в те моменты, когда я была готова скакать от радости. Каждый раз, когда ноги несли меня в сад, я заставляла себя идти смотреть, как трудятся маляры, я усердно шагала по коридорам, я за один день высказала критических замечаний, сделала предложений и отдала приказов больше, чем за всю предыдущую жизнь, я регулярно писала письма и передавала приветы, но не могла при этом сдержать досаду. Ну что поделаешь, если на самом деле и совесть чиста, и печень в порядке, и солнышко светит?
10 мая
В прошлом году я ничего о садоводстве не знала, и в этом году знаю не многим больше, но кое‑что уже начинаю понимать, по крайней мере, я совершила один огромный шаг – от ипомей[2] к чайным розам[3].
Сад одичал совсем. Он окружал дом, но основная его часть, совершенно очевидно, всегда располагалась на южной стороне. Южная часть дома – одноэтажная, комнаты в ней расположены анфиладой, а стены заросли диким виноградом. В центре – маленькая веранда с шаткими деревянными ступеньками, ведущими к единственному участку, за которым хоть как‑то когда‑то следили. Это врезанный в газон полукруг с бирючиной по краю, полукруг разделен кустами самшита на одиннадцать клумб разного размера, с солнечными часами в центре, солнечные часы почтенного возраста и покрыты мхом и мною весьма любимы. Клумбы были единственным напоминанием о чьих‑то садоводческих усилиях (за исключением крокусов, которые каждую весну то тут, то там лезли из травы, причем делали это не потому, что им хотелось, а потому что просто удержаться не могли), и эти клумбы – все одиннадцать – я засеяла ипомеей, вычитав в какой‑то немецкой книжке по садоводству, что ипомея в изрядных количествах – единственный способ превратить самую чудовищную пустыню в рай земной. Никакие другие рекомендации в этой книге не отличались таким же красноречием, и будучи полной невеждой относительно того, сколько требуется семян, я купила десять фунтов и засеяла ипомеей не только одиннадцать клумб, но и щедро посыпала ими землю вокруг чуть ли не каждого дерева, после чего принялась в волнении великом ожидать своего рая. Рай не получился, и это был первый усвоенный мною урок.
[1] «Mais je les redoute» (фр.) – «Я их боюсь».
[2] Ипомея – род цветковых растений семейства вьюнковые.
[3] Чайные или чайно‑гибридные розы – вид сортов роз. Точных данных о происхождении вида не существует, в Европу растения были завезены из Китая в конце XVIII или в начале XIX века. Современные ученые считают, что это были экземпляры культурных гибридных сортов, выведенных на основе китайской розы (Rosa chinensis) в Восточной и Юго‑Восточной Азии. Окраска различная, от чисто белой до желтой и красной с разными оттенками.
