Эта маленькая Гео

С тех пор так и повелось – орешки кедровые грызём, а про сосну молчок. Ах, корабельная она, колыбельная…

 

Чудо света

 

В древности было всего семь чудес света, потому что мир тогда был очень маленьким и край света был рядом. Сейчас, наверное, их больше, но я помню своё чудо, которое, возможно, никто и чудом не назовет. Было это так.

Довелось мне ехать из Твери на Валдай на машине. Где‑то уже за Торжком свернули мы на боковую дорогу. Проехали километров пять и уперлись в деревню. Впрочем, ”деревня” это сильно сказано. Несколько домов, вросших в землю, потемневший от времени колодец домиком – вот и вся деревня.

Дел у меня, в отличие от моих попутчиков, никаких не было, погода стояла чудесная, и я решила погулять по опушке за деревней. Заброшенное поле поросло сорной травой и, прогретое солнцем, цвело во всю свою непаханную ширину. От земли поднимался парной воздух, отчего мне вскоре сделалось душно, и я нырнула под сень мохнатых елей. Едва заметная тропинка повела меня вглубь леса.

Я прошла сырой и сумрачный орешник и уже хотела повернуть назад – ведь так легко заблудиться в незнакомом лесу – но тут открылся неожиданный просвет между деревьев и что‑то забелело в отдалении. Раздвинув кусты, преграждавшие мне путь, я выбралась наружу и обомлела. Передо мной была огромная поляна, обнесённая высокими мраморными колоннами, точно забором, и вымощенная каменными плитами. Колоннада сходилась к мощному дворцу, тоже с колоннами по фасаду, а на противоположной от дворца стороне колоннада расступалась, образуя своего рода вход или въезд, видимо, когда‑то здесь были ворота. Сверху солнце заливало всё мягким переливчатым сиянием, отчего белизна камня казалась ещё ярче, а зелень травы между плит будто нарисованной. Ни одного человека не было поблизости, ни малейшего следа присутствия людей. Так иногда в кадрах хроники запечатлён бывает найденный в джунглях древний храм или столетия назад покинутый город, раскопанный в лесах Амазонки. Стоят они в пустынности своей, поражая припозднившихся первооткрывателей.

Так же и я с изумлением и страхом смотрела на это странное великолепие, не решаясь тронуться с места. Наконец, всё‑таки преодолев внутреннее суеверное чувство, медленно и осторожно я двинулась в обход, от колонны к колонне. Кое‑где мраморная облицовка отвалилась и, должно быть, ушла в почву, и был виден природный известняк. Дворец, большой барский дом, пострадал более, чем колоннада: он был обшарпан донельзя, и мерзкая народная брань испохабила его цокольный этаж. Во всём здании не уцелело ни одного окна, они были заколочены чем попало. Верхний балкончик, обращённый прямо на восток, на восход солнца, давно рухнул, торчали только балки.

Я обогнула дом. Сгнившая доска от пинг‑понга попалась мне под ноги и обрывок верёвки – вот всё, что осталось от последних его обитателей.

За домом внимание моё привлёк небольшой холм, явно насыпанный когда‑то, а теперь поросший буйно цветущей крапивой. Кусок грязной фанеры прикрывал обвалившийся лаз, откуда тянуло сырой землёй. Бог его знает, что это было. Бог знает, что это вообще было, что за явление среди лесной чащи, на остатки какой цивилизации, утраченной навек, сгинувшей в глубине среднерусской возвышенности, я наткнулась? Кто и для кого возвёл мраморные колонны и величественный дворец, и куда подевались грезившие чужбиной его владельцы и их искусные мастера?..

Вернувшись в деревню, я попыталась узнать что‑нибудь у бабы, гремевшей вёдрами у колодца. Но та толком ничего мне не разъяснила, сказала лишь, что, мол, раньше было барское имение, а потом сделали дом отдыха и подземный ход закопали. От неё пахло вином, и она глупо ухмылялась.

Ещё долгое время спустя, каждый раз, стоило мне закрыть глаза, как возникала передо мной посреди зелёной чащи лесная поляна, обрамлённая белыми колоннами, и дворец, смотрящий на восток слепыми окнами. Из всех чудес света самое непостижимое чудо, и никому не нужное.

 

Две актрисы

 

Я знала их.

Одна каждое утро делала зарядку, принимала контрастный душ и выходила к завтраку уже одетая на день и ела неизменную овсянку с сухофруктами.

Другая, проснувшись, позволяла себе с часик понежиться в постели, а потом, накинув шёлковый халат, пила кофе, затем ещё какое‑то время ходила по квартире без всякого дела, болтала по телефону и только после этого завтракала, намазывая белую булочку маслом и любимым малиновым джемом.

Первая любила носить узкие юбки и обтягивающие блузки и джемпера, чтобы подчеркнуть талию и бедра, и при всех очевидных для каждого достоинствах своей фигуры выглядела очень строго и неприступно. Её холодноватый шик всегда притягивал к ней окружающих, мужчин и женщин.

Другая обожала кружева и всяческие висюльки и цепочки, немыслимые ниспадающие складки её платьев скрывали не только её постепенно расплывающиеся формы, но и многочисленных поклонников, увивающихся за ней.

Личная жизнь этих двух знаменитых актрис сложилась тоже совершенно различным образом. Первая была замужем за известным режиссёром и законным образом родила сына, которому обеспечила хорошее образование, не связанное с театром, и завидное материальное положение.

Два её изысканных романа с драматургами обогатили отечественную словесность и упрочили её положение на сцене.

Судьба другой была словно в блестках – так вспыхивали и гасли её любовные увлечения. В её выбор попадали не только актёры, партнёры по съёмкам или спектаклям, но и совсем случайные люди. От кого она родила троих своих детей, она никогда не признавалась, смеясь называя их божьими детьми. В их учёбу она не вникала, выросли они быстро и, ничем не осложнив жизнь матери, затерялись на подмостках провинциальных театров.

На сцене однако обе они часто играли одни и те же роли. Им нравилось создавать образы ярких неординарных женщин, наделённых сильными страстями. Причём если первая поражала темпераментом и пылом, не свойственными ей в жизни, то другая завораживала переливами тончайших чувств, которые вряд ли можно было в ней заметить в реальности. Театр преображал их к большой выгоде для публики. Их любили и награждали: государство – званиями, а зрители – цветами и овациями.

Когда время их игры закончилось, обе они ушли в тень. Первая твёрдой рукой сама раз и навсегда неслышно затворила за собой дверь, оставшись доживать свой век с дорогой мебелью из карельской берёзы и неизменной зарядкой по утрам.

Другая, пышно справив свой юбилей, ещё некоторое время осмеивала нынешних режиссёров и новомодных актрис, а потом как‑то неожиданно для себя оказалась в доме для престарелых, где с жадностью ела всё, что ей давали, не отказываясь ни от кусочка хлеба. Старухи, которых навещали родственники, делились с ней гостинцами.

Первая умерла после перелома шейки бедра, приняв большую дозу снотворного, утаив её от зоркого ока сиделки, которую нанял ей заботливый сын. После неё остался большой архив, который проясняет многие тёмные места в истории отечественного театра. Однако архивом распоряжается сын, но он не торопится с его публикацией.