Эта маленькая Гео

Только в самом конце приёма в кабинет вошла женщина лет пятидесяти, и он вздохнул с облегчением. На что бы она ни жаловалась, симптомы были на её лице, сером, осунувшемся с покрасневшими опухшими веками. Наверняка бессонница, головные боли, скачки давления… Что ещё? Обычная история.

– Я вас слушаю, – он бросил взгляд на её карту, – Елизавета Андреевна. На что жалуетесь?

Он говорил профессионально мягким бархатистым голосом, располагающим к доверию, но и серьёзным, основательным одновременно, внушающим пациенту надежду на его, профессора, помощь.

Как он и предполагал, она стала говорить о том, что плохо спит, что её замучили резкие внезапные подскоки давления, что сердце колотится так, словно не может оставаться на своём месте и сейчас выпрыгнет из груди, как лягушка из болота.

Это несколько необычное сравнение заставило его посмотреть на неё внимательней, но ничего особенного он в её лице не обнаружил. Он лишь отметил про себя, что взгляд у неё какой‑то чересчур потерянный, под стать интонации, с которой она говорила. Странная пациентка.

Впрочем, к странностям ему не привыкать. Каких только пациентов, а пуще пациенток, ему не довелось лечить. Кто в горе руки заламывал, кто на коленях ползал, кто скандалил, требуя изменить диагноз, кто грозил с собой покончить, если на любовь не ответит. Всех не упомнишь. Но эта, конечно, другого рода. Вся в себе. Пришла на консультацию, а на руках ни кардиограммы, ни анализов.

– Сегодня уже поздно, вы сможете завтра подойти сделать кардиограмму? Или вам удобней после работы? – он быстро заполнял бланк.

– Я не работаю. Меня уволили из‑за болезни.

– Из‑за какой болезни? – он удивлённо поднял голову. – Кто вы по специальности?

– Я расписываю посуду, чашки, тарелки…

– Значит, вы художник?..

– Это слишком сильно сказано, я просто мастер, который расписывает фарфор по эскизу художника. Но вообще у меня высшая квалификация, я выполняю всегда самый сложный рисунок…

– Так почему же вас уволили?

– Потому что я ничего не могу с собой поделать… Видите ли, у меня была подруга, вот она была настоящий художник, она умерла этим летом, в другом городе, в другой стране… А незадолго до того она прислала мне письмо, и в нём она беспокоилась о моём здоровье, что я много работаю, о себе не думаю, и там была одна такая фраза «Сияющие вершины у нас с тобой уже позади»… Вот из‑за этих вершин меня и уволили. Да, да, – нервно воскликнула она, заметив недоумение на его лице и, опережая вопросы, поспешно стала объяснять: – Сначала я даже не заметила, будто само собой так получилось, но вся партия кружек оказалась испорченной – вместо рисунка художника на них были нарисованы эти сияющие вершины… Это я их, оказывается, нарисовала! Меня простили, конечно, но во второй раз уже вычли из зарплаты, у нас сдельная зарплата, четыре месяца я ничего не получала, потому что не могла с собой справиться… Заставляю себя рисовать то, что надо, а потом вдруг раз и где‑нибудь появляется вершина… Вот посмотрите…

Она схватила свою большую, украшенную бисером и аппликацией замшевую сумку, и запустив в неё руку, вытащила оттуда высокую фарфоровую кружку того рода, который важно величают «бокал». На нём был изображён сидящий на ветке красногрудый снегирь – на переднем плане, а на заднем шла цепочка покрытых снегом гор, которые переливались, точно сделанные из перламутра.

– Красивая кружка, – одобрил он. – За что же увольнять, я не понимаю…

– Но у художника не было никаких гор! И я не должна была их рисовать! А они везде, везде!

Торопливо она вытащила из сумки ещё одну кружку и ещё одну с блюдцем, в отчаянии приговаривая «везде, везде, смотрите!». И действительно, он мог убедиться, что на всех предметах, помимо изображений птиц, зверюшек и орнаментов, присутствовали горные вершины, на которых лежал то солнечный, то лунный свет.

– Как давно это началось?

– Сразу после того, как я узнала о её смерти.

– Отчего умерла ваша подруга?

– От рака. Тамошние врачи проворонили. Она мне говорила раньше, чтобы я не верила, будто там медицина хорошая, что за границей медицина плохая, так и вышло. Не вылечили они её.

Мысленно он одобрил это мнение её покойной подруги, но вслух сказал другое, стараясь обратить пациентку к её собственным проблемам:

– Мы, врачи, знаете, не боги, можем и ошибаться. Давайте‑ка расскажите мне всё по порядку и поподробней.

Но подробней и во второй раз не получилось. Она повторила всё ту же историю про подругу, про её смерть от рака и про письмо. Добавилась только та подробность, что при увольнении начальник смены её упрекнул: «Ишь, художником вздумала быть», а главный художник с презрением отвернулся. Её, казалось, это не задело, она считала себя виноватой в том, что испортила столько товара, и увольнение заслуженным, потому что ничего не могла с собой поделать. «Я ничего не могу с собой поделать», – подытожила она свой рассказ.

– Ничего, ничего. Вместе мы справимся. Всё это последствия стресса на фоне менопаузы, – не торопясь, словно размышляя вслух, произнёс он авторитетно. – Отсюда и плохой сон, повышенная утомляемость, скачки давления. С таким букетом, конечно, трудно. Давайте будем действовать последовательно. Завтра придёте на кардиограмму. Вы давно делали анализ крови? – спросил он, и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Каждый цивилизованный человек должен знать свои показатели холестерина и тромбоцитов. А потом со всеми анализами прямо ко мне. Тогда во всеоружии мы с вашим стрессом, Елизавета Андреевна (он незаметно глянул в карту) и покончим.

Неуверенно она взяла пачку направлений, зачем‑то помахала ими в воздухе – может, она решила, что на них чернила не просохли, будто это краски? – коротко попрощалась и ушла.

«Вряд ли она будет обследоваться, и вообще придёт второй раз», – устало подумал он, но его это не задело – профессионально он давно оставался холоден к любым поступкам своих пациентов, ведь у всех своя судьба, оплатила визит и ладно.

Приём закончился. Он вымыл руки, снял халат и сложил нужные на завтра бумаги. И тут неожиданно заметил на столе забытую кружку. Он взял её в руки – красногрудый снегирь смотрел на него чёрным бисерным взглядом. Милый и симпатичный, снегирь спокойно сидел на ветке, точно ручной, а за его спиной вздымалась горная гряда, недостижимая и грозная, и скованные льдом, ослепительно сияли заснеженные вершины.

На лбу его вдруг выступил холодный пот. Он резко поставил чашку на стол и отодвинул её от себя.

 

Штиль

– Я пошёл спать, иначе до вечера не доживу. А ты свободен, – он посмотрел на часы, – до 18.00. Можешь погулять по городу, ведь это твоя родина.