Фатум

– А это всего лишь Макс Летов. И он меня ненавидит.

Юноша‑скептик достал из сумки очки в фиолетовой оправе, надел (они почти сразу сползли на нос) и взял исписанный бумажный лист.

– А у Лаврентия… Лаврентия Иванова, – Макс, разумеется, сделал ошибку в постановке ударения, – два… о нет, прошу прощения! Три балла! – и критик похлопал по корпусу микрофона, но никто не поддержал его одинокие фальшивые аплодисменты.

– А теперь я всё объясню.

Летов положил лист бумаги на стол и нахмурился, принявшись собирать невидимые волосы с широкой коричневой рубахи.

– Кажется, он любит одежду большого размера, – заметила Саша.

Алиса взяла в руки бумажного журавлика и сделала вид, что хочет кинуть его прямо в самодовольного критика.

– Тоже возьмёшь этого идиота в свой комикс?

Макс бросил на девушек внезапный раздражённый взгляд и приложил указательный палец к губам.

– Я понимаю, конечно, что писатели слишком эмоциональны… Но сейчас я попрошу тишины, – критик взлохматил тёмные кудри и, немного подождав, продолжил:

– К сожалению, на наш взгляд, Лавр выбрал не слишком подходящее произведение. Оно… как бы это сказать, – Летов запнулся и радостно подхватил подсказанное коллегой слово, – программное. В школе изучают. И немного поднадоело уже, вы согласны? А вот Тина сделала более удачный выбор. Ахматова… Думаю, ей очень подходят тексты этой поэтессы.

Алевтина поморщилась, услышав кощунственное слово «поэтесса». Для девушки оно значило почти то же самое, что «графоманка».

– Также мы отметили Тинину эмоциональность, – самоуверенным тоном добавил Макс. Он снова посмотрел на помрачневшее лицо Лавра, сочувственно развёл руками и, наконец, передал ему микрофон.

Поэт улыбнулся – так, точно происходящее никоим образом его не касалось. Глаза блестели, и едва ли от слёз; Лавр знал, ради чего продолжает бороться. Он всей душой ненавидел критиков, но даже под их давлением не мог изменить мечте. Юноша взял в руки микрофон, не глядя на самодовольное лицо недруга.

– Это стихотворение я написал полгода назад. Сразу предупреждаю: оно не всем нравится. А впрочем, в любую эпоху люди стремились изгнать бабочку из поэтиного сердца. Буду рад, если найдётся хотя бы один человек, который выслушает мою исповедь и поддержит её искренними аплодисментами.

Крылья в ремонте, моя дорогая,

Знаешь, быть может, уже не починят,

Жить научусь, как и все, не летая,

Кто я и где мне остаться отныне?

Алиса покачала головой. Да, больше половины своей жизни люди лишь существуют, даже не подозревая о сломанных крыльях. Но ремонт, как и всё на свете, однажды заканчивается, и иногда, благодаря качественной работе, крылья становятся ещё более крепкими. Попробуешь – и можешь взлететь так высоко, как никогда прежде. Но люди редко возвращаются за ними, и чаще всего даже не могут вспомнить, в какой ремонтной мастерской их оставили.

Девушка перевела взгляд на Макса Летова. Он беспечно раскачивался на стуле и болтал ногами в зелёных кроссовках с ярко‑жёлтыми шнурками. Наконец, замер в неслучившемся полёте, коснулся взлохмаченных кудрей, точно желая проверить, на месте они или нет, и опёрся щекой на руку. Не защищённый от падений стул опустился на пол с предательски громким стуком. Лавр впал в полуминутное оцепенение, забыв следующую строфу, но Макс нисколько не смутился и даже не покраснел. Поэт потёр шею сзади и тихо рассмеялся; на лбу выступила испарина. Когда юноша читал стихи, он исчезал для пространства здесь‑и‑сейчас и погружался в только что созданный новый мир, но любой случайный звук извне мог заставить его вернуться. И нужно было снова отыскать потерянную микровселенную и нырнуть, чтобы продолжать чувствовать слова каждой мурашкой на теле.

Алиса испортила одного журавлика, расправила бумагу, черкнула пару раздражённых строк, скомкала и, улучив удобный момент, кинула скучающему критику. Он поймал комок, словно знал заранее и ждал; развернул записку и бросил красноречивый взгляд на Алису. В нём не было ожидаемого раздражения, а на лице не появилось кривой ухмылки; Макс только слегка приподнял брови и скрестил руки. При этом юноша продолжал разглядывать багровую от возмущения незнакомку, и она отвернулась, приложив ладони к горячим щекам. А Лавр успел вспомнить слова и нырнуть в ту самую пучину, где зародилась его первая строка:

Лишь бы обнять твои хрупкие плечи,

Шёпотом славить уснувшее солнце,

Мне бы дождаться коротенькой встречи,

Только не стать для тебя незнакомцем.

Алиса невольно вздрогнула: чей‑то бумажный ком прилетел ей прямо в затылок. Она сощурилась и сжала записку в кулаке. Кажется, этот надменный критик нарывается на следующую словесную дуэль, а девушка слишком хорошо владеет оружием, чтобы позволить себе проиграть.

Её некрасивый пляшущий почерк (слова глядят в разные стороны, готовясь растерзать друг друга):

«Тебе не стыдно?»

Его мелкий, но неожиданно аккуратный:

«Литературным критикам, к несчастью, нередко приходится копаться в мусоре. Но я этого не стыжусь».

Нахальный постскриптум написан крупными печатными буквами:

«МАКИЯЖ ПОПРАВЬ – ТУШЬ РАСТЕКЛАСЬ».

«И кого это он назвал мусором?» – Алиса поджала губы. Унижение коллеги по перу она восприняла как личное оскорбление. Девушка достала из кожаной сумки зеркальце в ту самую минуту, когда раздались звонкие аплодисменты. Саша толкнула подругу в бок:

– Ну ты чего? Поддержи Лавра!

На сцену вышла Тина – всё такая же серьёзная и строгая. Глядя на гордо поднятую голову и идеально прямые плечи, можно было подумать, что эта девушка считает себя единицей среди нулей. Она проводила соперника снисходительным взглядом, а тот ушёл –поникший, сгорбленный и опустошённый. Алиса открыла рот, чтобы сказать юноше слова поддержки, но тот отодвинул стул и отвернулся. Тина коснулась подола платья, поправила полурасплетённые косы и, взглянув на Макса Летова, кивнула:

– Благодарю жюри за внимание, которое вы проявили ко мне. Я очень ценю любую конструктивную критику.

Макс выпрямился, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и стал обмахиваться руками. Алиса тоже почувствовала, что в зале стало слишком душно, но всё‑таки мысленно прокляла критика, заметив его очарованный взгляд.

«А тебя только красивые девушки интересуют?» – написала она, но так и не решилась бросить записку. В конце концов, зачем тратить время на диалог с глупыми людьми? Как и Лавр, непризнанная писательница ненавидела критиков. И почему‑то сразу вспомнилось вытянутое лицо директора, который читал чужую рукопись с застывшей ухмылкой на лице.