Гнездо синицы
– Делай то, что хочешь. Только то, что хо‑че‑шь. – Отражение не выдерживает и смеётся, сначала едва, а затем надрывно, до тех пор, пока я, охваченный внезапным порывом эмпатии, тоже не начинаю смеяться. Тогда оно вдруг замолкает, показательно громко вздыхая, будто мне не выкупить этой шутки вовек.
«Чик», – щёлкнул затвор фотоаппарата, сработала вспышка, все в офисе разом повернулись к приоткрытой двери мужского туалета.
– Не обращайте внимания, это просто я. – Уже некоторое время меня преследовало ощущение, будто все сотрудники офиса сговорились и объявили мне бойкот.
Будь я на их месте, я бы тоже объявил себе бойкот, в том смысле, что я вполне могу понять своих коллег[1], но меня всё равно забавляло их напускное молчание и временами даже подзадоривало. Так, совершая свой привычный предобеденный променад, я вдруг ощутил сильное желание их слегка растормошить, преподнести урок осознанных сновидений.
В воздухе привычно для этого часа суетилось: кофе во всём разнообразии[2] был разлит по кружкам десятью минутами ранее и теперь остывшим залпом допивался; последние мировые новости вскользь обсуждены; акулы офисного мира и чуть менее крупная рыбёшка спешно стягивались в переговорную, которая благодаря удачному угловому расположению напоминала аквариум на фоне столичных сизых облаков. Каждую пятницу служащие моего отдела[3] устраивали представление для единственного зрителя в моём лице. Неумелые актёры, они наигрывали как лоси, когда водили беседы за проджекты и кейсы, хватались за головы, критиковали абстрактные процессы, с важным видом иллюстрируя их графиками вверх‑вниз, японскими свечками, диаграммами и – самое тошное – своим самодовольным смехом. Обычно я в своём пятничном халате[4] оставался снаружи и от скуки фланировал по безлюдному пространству офиса, тайком наблюдая за тем, как серьёзные дяди и тёти стараются не замечать моего скромного присутствия. И снова этот самодовольный паскудный смех. Я не обидчивый, верно, виной всему пресловутые вспышки на Солнце или полная луна, но в тот день моё туловище решило почтить собрание своим присутствием; я и до этого предпринимал пусть вялые, но всё же честные попытки приобщиться к коллективу и к деятельности компании в целом: начиналось это наваждение с того, что мне вдруг становилось совершенно необходимо разобраться, чем мы[5], собственно, торгуем, кого консультируем, какие юридические услуги оказываем, правда, спустя каких‑то два‑три часа я уже подыхал от скуки, глядя на виляющую задом суть. В тот момент, когда со скрипом[6] за мной закрылась дверь, слово взял один из новичков – я, как увидел, сразу же назвал его Алёшей. Был он с виду ну прям Алёша. Алёша принялся пояснять нюансы своей деятельности на фоне наскоро склеенной презентации (что‑то про оптимизирование взаимодействия компании с представителями ме‑ме‑ме бе‑бе‑бе). Оратор из Лёшки выходил весьма посредственный, он то и дело запинался, местами чрезмерно важничал, краснел и как‑то слегка подёргивался, обнаруживая в своей речи очередной промах. Когда же он закончил, скучающие слушатели лениво повылезали из телефонов, чтобы отвесить пару лицемерных комментариев:
– Достойное выступление.
– Можешь, пожалуйста, скинуть последний слайд с источниками?
– Молодчина!
– Компания нуждается в таких людях, как ты.
– Твоя работа очень важна.
– Жалкое зрелище, это было скучно и не умно, – сказал я, и все присутствующие разом повернулись на меня, поражаясь вопиющей откровенности, как будто их честное мнение в корне отличалось от моего.
– Весьма неплохо, – прервал неудобную паузу ведущий проджект‑менеджер[7], похлопав Лёшку по плечу, а меня наградил презрительным взглядом. – Спасибо! На сегодня всё, можете расходиться. Не ты.
– Я?
– Дружище, – обратился он ко мне панибратским тоном, – зачем ты так с ним? Он же только устроился, пусть тренируется, не каждый с ходу делается Марком Аврелием.
– Марком Аврелием?
– Знаменитый римский оратор. Никогда не слышал? – Не успел я помотать головой, как он продолжил: – Не знаю, кем ты и твой приятель Пьеро приходитесь директору, каким раком вы вообще тут забыли, но кем бы ты ни был, это не позволяет тебе оскорблять моих сотрудников. Запомни это.
– Постараюсь.
– Постарайся уж, будь добр, – повторил он, но вдвое громче, чтобы как можно больше ценителей кулуарных бесед на повышенных тонах смогли вовлечься в эту игру. – Каким бы крутым спецом ты ни был, это не даёт тебе право…
Вот так началось сегодняшнее утро. Под моим приятелем ученик Марка Аврелия подразумевал пугающего старика в костюме арлекина, сошедшего будто с картины Бенуа, который иногда появлялся в офисе; он просто стоял с кошкой на руках и таращился в одну точку – безыдейные сотрудники прозвали его Пьеро. Понятия не имею, с чего вдруг Пьеро заделался мне в приятели, в конце концов, чёрт с ним, как я уже говорил, я не из обидчивых.
Закроешь глаза, досчитаешь до десяти, потягивая ноздрями почти что «горный воздух» из сплит‑систем такой‑то такой‑то фирмы – «вдохни принадлежность к высшему», – слышится равномерный звук шагов, кто‑то изредка кого‑то пресечёт, и снова щелчки мышкой, тихие постукивания клавиатуры – цельный ансамбль из стекла, пластика и человека. В такие моменты я отчётливо чувствую, как декоративные сухие кусты, расставленные по углам в больших глиняных вазах, шурша отворачивают от меня свои ветви. Я на время исчезаю. Лишь слышимое где‑то на заднем плане жужжание мухи вносит некоторый хаос, своими эпилептическими перемещениями наталкивает мысли на ложку, которой небрежно мешают сахар в кружке чёрного, как безлунная ночь, кофе[8].
[1] между прочим, чтобы объявить себе бойкот, мне даже не нужно ставить себя на чьё‑то там место
[2] капучино, латте, раф, на обычном молоке и на альтернативном, и мой любимый – чёрный
[3] включая удалённых работников
[4] пятничный халат – бледно‑розовый с длинным ворсом, зелёными манжетами, воротником и поясом (на каждый день недели у меня был свой уникальный единственный халат)
[5] указание на общность – доктор говорит, что это хорошо
[6] никогда раньше не скрипела
[7] предположительно
[8] мой любимый
