Гнездо синицы

– Ну, как?

– Сложно судить.

– Фальшиво? Пафосно? Прям до того, что вот тут зудит? – ткнул себя директор в область живота, вдруг он резко изменился, поднялся с пола, поправив запонки. – Напыщенно – вот то самое словцо. Будто в кишках ножом ковыряются, да? Так и нужно. Пометь себе где‑нибудь. Карандаш на столе… Когда всё закончится и мой телефон будет найден, это видео заставит их попотеть. Что? Мне приходится без остановки лгать, чтобы быть здесь, это так. Как, собственно, и тебе. Думаешь, человеку легко выбирать между желанием тянуться вверх и необходимостью быть самим собой? И то и другое в равной степени связано с уймой лишений и страданий, а в конечном итоге – абсолютно бессмысленно: в любую секунду воздушный шарик может напороться на гвоздик – и всё, фьюх!..

– Понятия не имею… – ответил я, но в том не было особой необходимости.

Я был будто зеркалом, в котором корчился директор точно так же, как и я корчился на секционном столе. К этому моменту я оставил попытки разобраться в сложившейся ситуации.

– Конечно, не имеешь. Ты выдаёшь себя за человека, говоришь, как человек, но ты лишь сила, приложенная извне с одной‑единственной целью – раздавить меня настолько медленно, насколько это возможно. И никакими деньгами мне не откупиться. Деньги! Помяни моё слово: скоро они никому не будут нужны, ни мне, ни тебе, никому из них. – Широким жестом он охватил столичное пространство за окном.

– Почему же…

– Почему? – растянулся он в самодовольной улыбке. – Они же все без исключения фальшивые! Но кое‑что у меня всё‑таки имеется, кое‑что настоящее, что точно тебя заинтересует. Да, имеется. У меня есть дочь. Возьми её.

– Что? Какого чёрта! Вы переходите все разумные границы и нормы приличия, – не выдержал и закричал я.

– Нет! Не отвечай отказом сразу. Не думай, что это решение даётся мне легко, – подмигнул директор. – Пораскинь хорошенько, она сможет быть полезной в вашем деле. Приходи вечером и сделай вид, будто ничего особого не происходит.

Внутри меня закипело возмущение, с которым было непросто совладать, но в то же время в голове скользнула шальная мысль: почему бы не подыграть больному ублюдку. Я внимательно посмотрел на фото в графитовой рамке. Там в антураже милого итальянского патио был изображён сам он с неизменно строгим выражением лица, и это несмотря на ясный денёк, усыпанный белыми бутонами куст шиповника и безбрежное зеркало моря, краем вошедшее в кадр; перед ним на стуле послушно сидела девушка, скорее всего, старшеклассница, судя по форме; светлые волосы вьются до самых корней; глаза, в отличие от отцовских, крупные, но такие же холодные и неотзывчивые, – они венчали мягкий овал лица; под тонкой материей блузки начинала томиться грудь. Как давно была сделана фотография, сказать сложно, но судя по тому, что теперь он не выглядел особенно старше, – не более двух‑трёх лет назад. Нужно получить больше информации.

– Боюсь, в таком случае я останусь должным, а я не люблю быть должным.

 

Апрель, 24

 

На следующий день местом встречи с моим лечащим врачом, как и прежде, был назначен цирковой шатёр за городом, развернувшийся прямо на притоптанном песке. Я пришёл пораньше и уже успел навернуть несколько кругов по окрестностям. Антураж ярмарки сообщал о себе хаотичным сплетением запахов и гаснущих огоньков. Звуков уже почти не осталось: лишь понурые шорохи расклешённых штанин, принадлежащих разного рода клоунам и укротителям огня, что шлялись без дела туда‑сюда, и ещё потрескивание сигарет в их жёлтых ртах. Работники в комбинезонах совершенно бесшумно, как будто укутанные ватой, разбирали сцену в глубине блекнущего заката; и только карамельный чад пальмового масла, настойчиво пробивающийся сквозь табачный дым, напоминал о попкорне и бесформенной детской радости, витавшей здесь днём.

Ровно в шесть женщина в вечернем синем платье со светлыми волосами вышла из шатра и с ходу протянула мне конверт:

– Не подглядывай, как думаешь, что там?

Я не выдержал и сразу же открыл:

– Это что? МРТ головного мозга?

– Угадай чьего.

– Моего мозга? Но когда вы успели? Это же недёшево…

– Неважно, неважно!

– Спасибо огромное! Как вы догадались, что сейчас оно мне всего нужнее?

– Ты наш постоянный клиент, считай это скромным подарком. К тому же сегодня минуло ровно 20 лет с того момента, как ты впервые забрёл к нам в цирк. Помнишь? А мы помним. И вот ещё… – Она надела мне на голову колпак, а на нос натянула красный кругляшок носа. – Бип!

– Мне очень приятно. А что по анализам?

– Анализы в норме. Как обычно, немного вылезает билирубин.

– А УЗИ?

– Господин Стужин, всё как и обычно. Если бы произошло серьёзное отклонение, мы не стали бы таить.

Не попрощавшись, она развернулась и скрылась за перламутром драпировки. Мы никогда на разглагольствовали сверх меры – мне в принципе вредно долго беседовать с врачами. Она знала мою склонность к ипохондрии и потому не тратила время на вежливость и приятельские формальности. В свою очередь и я не стал настаивать.

Смеркалось, пора в обратный путь, пока окончательно не стемнело, – до города было километров шесть‑семь. Растроганный, я даже внимания не обратил на запачканные ботинки. Каждый раз эта ярмарка разбивалась всё дальше и дальше от города, и ботинки приходилось пачкать всё сильнее и сильнее; мне уже начинало казаться, будто это делается лишь с той целью, чтобы насолить мне. Стоило ступить на обочину, как до ушей моих донёсся тоскливый мотив – это старый паяц Хрящ, свесив огромные башмаки с бочки, затянул песню; я шёл, увязая по щиколотку в песке, песнь постепенно затихала, лишалась цветности, но никак не желала исчезнуть полностью, даже спустя полтора часа пути. Из‑под колёс летящих навстречу автомобилей, из‑под собачьего лая, звуков мастерских и берёзового шёпота – она выглядывала тайком и оплетала всё вокруг едва заметной паутинкой, становилась попеременно то жидкой и прозрачной, то застывшей кисейной дымкой, и тогда слегка схватывала дыхание, вынуждая напоминать лёгким об их основной функции. В противном случае и задохнуться можно, но в целом я любил ходить пешком, поэтому и не жаловался.

 

•••

 

Маска, которую я держал в руке, была вырезана из дерева крайне неумело, будто её на скорую руку смастерил ребёнок; пропорции не были соблюдены, один глаз – заметно больше другого, а посередине красовался огромный, растянутый в улыбку до ушей рот.

Я смотрю на маску, а маска смотрит на меня. Я смотрю вместе с маской.