Город моего сердца

Прошло чуть больше месяца с тех пор, как я сюда переехала. Иногда ловлю себя на мысли, что прошлое – это такой длинный‑длинный сон, после которого наконец‑то очнулась. Или книга, в которую погружаешься с головой, а когда она заканчивается, некоторое время приходишь в себя и осознаешь, что все произошло с ее персонажами, а не тобой. И вроде все, что в ней описано, будто теперь – часть твоего опыта. И в то же время, это не так.

– Адель, теперь вон ту коробку, справа, – показывает Оливия. Послушно вынимаю тяжелый картонный ящик, и передаю ей. Когда я сюда вошла, это была большая уютная гостинная, немного старомодная, со шкафом цвета дуба во всю стену. Во всю стену – это не преувеличение. Он действительно занимает все пространство от одной стены до другой, от пола и до потолка. Часть полок открытые – на них стоят фотографии семьи Оливии и ее друзей, а также книги. Целая библиотека, в которой перемешаны классика и современность, любовь и документалистика, соотечественники и иностранцы. Такая же пестрая и многогранная, как и ее хозяйка.

– Спускайся, сейчас разберемся с этим, а потом достанем еще, – уходит на кухню и возвращается с ножом для фруктов. Маленький и острый, прекрасно справляется со скотчем на коробке. Аккуратно слезаю со стула, и уже на полу замечаю:

– Ну и хаос мы здесь развели!

Действительно, комната сейчас выглядит так, словно было совершено ограбление или хозяйка готовится к переезду. Дверцы шкафа открыты, вещи брошены на них, на стол, диван, кресла, пакеты и коробки.

– Это точно. Зато потом какие будут простор и свобода. Давно нужно было разобраться со всем этим старьем, – Оливия резко замолкает. Коробка перед ней открыта.

– Что там такое? – подхожу, но она резко встает, закрывает собой коробку.

– Сентиментальные глупости, давай оставим на потом. Хочу сначала разобрать остальное, – это выглядит странно, но я соглашаюсь. Мы разбираем старые лыжные костюмы, винтажные платья, потертые сумки, сувенирные статуэтки, посуду и журналы. Иногда среди вещей попадаются резко отличающиеся по стилю –забытые прежними квартирантами.

– Я собирала их перед тем, как вселить нового жильца. Вдруг среди них есть что‑то важное, что хозяева захотят вернуть? А потом как‑то забывала выкинуть.

– А здесь что? – открываю небольшую обувную коробку. – Пластинки?! Оливия, у вас есть патефон?

– Да, в правом ящике, – она перешагивает мешок со старой одеждой и достает темно‑коричневый потертый чемодан. Отодвигает стопку журналов на угол стола и ставит его там, открывает. Это и есть патефон.

– Давай что‑нибудь, – продолжает она возиться с устройством. Вытягиваю верхнюю пластинку и отношу ей. Смотрю как бережно устанавливает пластинку, крутит ручку, затем наклоняется и ставит иголку на какую‑то особую точку, которая не отличается от других. Сначала слышно лишь легкое потрескивание. Затем едва слышно, медленно играет пара нот. Замираю, прислушиваясь. Постепенно мелодия нарастает, становится ярче и вместе с тем нежнее. Саксофон! Не американский тягучий джаз, а легкие, мелодичные переливы. Оливия стоит, прикрыв глаза. Закрываю свои. Какая чудесная мелодия.

Какое‑то время мы не двигаемся, околдованные ею. Потом начинается другая композиция, более быстрая, тоже саксофон, но под аккомпанемент фортепиано. И комната будто бы преображается – вместо старья я вижу историю. Реликвии, уникальные по своей сути. Становится жаль отпускать каждую из них. Если он не нужны Оливии, может, забрать себе? Ведь ничего подобного тому, что вижу здесь, я не найду больше нигде и никогда.

– Жан Мари Лонде кс, – читаю карандашную пометку на уголке картонки, в которой лежала пластинка.

– Он настоящий волшебник. Француз во всем, – кивает хозяйка, а затем возвращается к той стопке платьев, которую разбирала до этого. Решаюсь спросить:

– А вам не грустно расставаться со всеми этими вещами?

– Расставаться всегда грустно. Со многими из них связаны теплые воспоминания. Но если хранить все, можно не заметить самое ценное.

Сажусь рядом, и помогаю складывать одежду в аккуратные стопки.

– Понимаешь, в прошлом есть удивительные сокровища, которые не должны покидать нашу жизнь просто потому, что появилось нечто более современное. Но кем бы я была, если бы выкинула патефон, когда сын привез мне первый магнитофон? Да, на нем не послушаешь радио, не узнаешь, что сейчас популярно и какие песни слушает молодежь. Но зато можно вечером просто покрутить ручку, поставить иглу на пластинку и перенестись в тот момент, когда мы с мужем слушали его вживую. Наш медовый месяц в Бордо. Это чудо. Сокровище, понимаешь?

Я киваю. Но сейчас каждая вещь кажется мне таким сокровищем, о чем я и говорю Оливии.

– Потому что ты чувствуешь себя, как в музее. Для тебя все здесь пропитано тайной и историей. А для меня это платье – просто что‑то, что можно было носить, когда я поправилась после рождения Жана. С не связано воспоминаний, и тогда такие носили многие. Это просто вещь из прошлого. Но она хорошо сохранилась, поэтому убери вон в тот пакет – отнесем в секонд хенд, возможно, кому‑то из любителей винтажа оно понадобится.

– Вы так говорите, как будто мы сейчас пойдем выставлять часть вещей на e‑Bay, – улыбаюсь я, начиная понимать ее логику.

– Если тебе это интересно. Я предпочитаю просто отдавать их в секонд хенд или ретро магазинчик. А там уже разбираются, что ценно, что нет, и выставляют на продажу или относят в центры помощи.

– На самом деле, не очень. Видимо, от Софи Аморузо я далека. Не люблю возиться с поиском покупателей.

– Зато любишь с текстами? – Оливия внимательно смотрит мне в глаза. Будто подозревает во лжи.

– Я люблю читать. А когда понимаю, что своими переводами дам возможность узнать произведения большему количеству читателей, чувствую себя полезной. Но когда нужно перевести что‑то по работе, понимаю, что лингвист из меня отвратительный. Я не плохо работаю с текстами, но страстью это точно не назовешь.

– Тогда почему выучилась на переводчика?

– Не знаю. Иногда мне кажется, что я просто с рождения говорила на французском. Наверное, пошла по пути наименьшего сопротивления.

– Похоже на правду, – кивает женщина скорее своим мыслям, чем в ответ на мою реплику. Затем улыбается, будто берет себя в руки, и спрашивает:

– Хотела бы взять что‑то из этого себе? Может, тут есть что‑то винтажное, но интересное. Мода ведь циклична. И если что, все можно перешить.

– Спасибо, – порываюсь обнять хозяйку, но для этого нужно перелезть через башню из только что сложенной одежды. Лучше не рисковать.

Еще пару часов мы разбираем одежду, раскладываем ее по мешкам и полкам. Немного памятных, красивых или новых и стильных вещей Оливия повесила в другом шкафу, в спальне хозяйки. Или сложила там же в комоде. Большую же часть мы упаковали до вечера – за ними приедет кто‑то из ее знакомых, отвезет в магазин.

Еще раз просматриваю свою стопку – несколько винтажных платьев, оригинального кроя брюки и юбка, ретро джинсы и пара безумно дорогих, но слегка поношенных сумок, которые Оливия не хочет оставлять из‑за свободной формы. Оказалось, она – рьяный приверженец жестких форм и четкой геометрии. Для нее даже круглая сумка лучше «этого мешкообразного безумия хипстеров». А мне кажется, что они крутые.