Грешник

Через пару минут Маркус позволил себе закончить. Шумно выдохнув, он резко поднял корпус и нанёс ничего не подозревающей девушке удар двумя пальцами в подключичную впадину, сопровождая его формулой сонного заклятия. Тело Ивонны моментально обмякло, став ватным и тяжёлым.

Аккуратно переложив её на кровать, Маркус встал и надел брюки. Что‑что, а творить высшую магию голышом ему не хотелось. Одевшись, он привязал руки и ноги девушки к кровати.

После того, как с верёвками было покончено, он произнёс заклятье формы и вернул своему телу прежний облик. Затем достал из прикроватной тумбочки ту самую тряпичную куклу.

Вытащив из неё иглу, он точным движением вогнал её в сонную артерию Ивонны и начал зачитывать формулу перехода. Синий ручеёк энергии потёк из тряпичного тела куклы в иглу. Кристалл на кончике иглы засиял ярким белым светом.

Когда переход закончился, Охотник пододвинул к кровати стул, сел на него и стал ждать. Через пару минут веки девушки дрогнули.

– Где я? – произнесла она надтреснутым голосом.

– В теле. Я же сказал, что мы с тобой поговорим, ведьма, – ответил Охотник спокойно.

– Ублюдок! Грёбаный больной ублюдок! – закричала ведьма, как только до неё дошло, что случилось.

– Успокойся. От того, как ты себя будешь вести, будет зависеть целость твоей новой тушки. Я ведь и её могу укоротить. А потом повторить. До полного, так сказать, взаимопонимания, – голос Охотника звучал спокойно и на удивление миролюбиво.

– Кто она? И что ты с ней сделал?

– Гулящая девка, которая хотела меня отравить. А что я с ней сделал? Хм… Сейчас ты полностью освоишься с телом и поймёшь.

– Ты её… меня… трахал. В…

– Да‑да. У Грейсхилльских шлюх есть фирменный способ доставить удовольствие клиенту. Приятная экзотика для тех, кто бывает в этих местах. Говорят, они специально разрабатывают эти мышцы…

– Прекрати! Больной ублюдок! Ты, твою мать, совсем умом тронулся?

– Постой, а что ты хотела? Чтоб я нашёл приличную девушку и переселил тебя в её тело? А что будет с её душой, ты не подумала? Переход ее сотрёт. И не жалко тебе бедную девочку? А тут… Шикарные формы и ноль совести. Аж жалко будет портить такую красоту.

– Ты. Трахал. Меня. В задницу.

– Ну, технически, не совсем тебя. С тобой у нас разговор серьёзный.

– Тыыы! – тело девушки выгнулось дугой, верёвки натянулись и затрещали. Глаза ведьмы вдруг стали чёрными, как ночь.

Конвульсии продолжались ещё минуту. Затем ведьма обессиленно рухнула на кровать.

– Видишь, я все предусмотрел. Верёвки с наложенными чарами, ловушка под кроватью. Я догадывался, что ты не просто носитель Скверны, а ещё и владеешь Изначальной Тьмой.

– Но я… Это же новое тело… Как это? – голос ведьмы звучал растерянно.

– Изначальный Свет, как и Изначальная Тьма, являются свойствами души человека и не зависят от тела. Поэтому в мире так мало волшебников и колдунов. Ребёнок, зачатый магами, не обязательно обладает Силой. Это лотерея. А теперь ответь, как твоё настоящее имя?

– Аннабэль. Аннабэль Смит.

– Хорошо, Анна. Теперь расскажи мне, кто дал тебе Сосуд, и зачем он тебе понадобился.

Глубоко вздохнув, Аннабэль начала свой рассказ.

****

Матушка моя, господин Охотник, выросла в Грейсхилле. На редкость благочестивой она была, в церковь ходила каждое воскресенье, и молитвы Спасителю возносила по каждому поводу. При этом собой была дивно хороша. Все местные юноши на неё заглядывались, да вот без толку всё. Блюла себя матушка в чистоте да невинности, ждала своего единственного. Дождалась.

На её беду, в город приехал сын местного купца, владевшего шерстяной мануфактурой. Стройный такой, чернявый юноша. Благородный и богобоязненный. Учился он в семинарии и хотел стать священником. Умный был, все ему карьеру большую прочили. Увидел он матушку мою и без памяти влюбился. Все с ней поговорить норовил, благо, темы для разговора были общие. Сядут, бывало, на берегу реки и обсуждают, что в книгах святых написано. Да только вот разговорами одними дело не ограничилось. Влюбилась матушка моя в семинариста заезжего, да и отдала ему честь свою девичью. Так меня и зачали.

Да только вот не обрадовался мой будущий отец, когда матушка про беременность свою сказала. Ему же нельзя плотским грехам предаваться: как‑никак, священник будущий. А пуще того отец юноши осерчал. Вызвал к себе матушку, да и сказал, чтоб к ведунье шла – ребёнка извести. Деньги сулил большие, карами страшными грозился. Да вот матушке всё нипочем. Глупая она была, молодая ещё. И по глупости своей исповедалась она старому священнику в церкви Грейсхилла. Тот же разгневался, что она юношу во грех ввела, да от церкви её и отлучил. А что самое паскудное, ещё и горожанам про её позор рассказал.

Вот и пришлось матушке, на сносях будучи, из города бежать. От хулы и от позора подальше. Да только беда ещё и в том была, что отца моего из семинарии с позором выгнали, и накрылась его карьера котлом медным. Осерчал тогда купец пуще прежнего и выслал за матушкой погоню. Денег посулил, чтоб убили её. Да вот от погони матушка ушла. Добрый человек помог. Спрятал её в лесу, а потом в горы увёл, в деревеньку Богом забытую.

Там я на свет и появилась. Но и тут матушка моя горя хлебнула, ибо родилась я уродливой, с горбом на спине и «заячьей губой». Дитя греха, не иначе. Матушка меня, само собой, возненавидела за то, что я ей жизнь своим появлением испоганила, но не бросила. Растить стала, потому что грех на душу брать не захотела.

Как я росла, господин Охотник? Да так и росла, ровно как сорняк – никто меня не любил, сторонились все. Ни друзей, ни близких. Матушка моя в деревенском трактире работала посудомойкой. Там она к вину и пристрастилась. Выпьет, бывало, и начинает меня метлой по дому гонять. «Уйди», – кричит – «отродье греховное, с глаз моих долой!». Я и убегала, куда глаза глядят. Так и жили мы, пока мне лет семь не исполнилось.

Вечером как‑то сидели мы с матушкой дома, она вино пила, я горницу подметала. Как вдруг дверь с петель слетела, и ворвались в комнату три мужика здоровых. «Нашли тебя, сука!» – орут. – «Думаешь, вечно сможешь прятаться!». Один матушке руки заломил за спину, второй нож достал и к ней пошёл, а третий на меня с дубиной кинулся. Тут бы истории и конец, да только Спаситель по‑другому рассудил.

Я как увидела того мужика с дубиной, так внутри меня все страхом сковало. Как жить ни тошно было, но умирать не хотелось. А что я могла? Ни дёрнуться, ни убежать. Страшно было. Но, вдруг, посреди страха почувствовала я, как все нутро моё чем‑то тёмным заполняется. Тёмным, ровно небо безлунной ночью. А потом эта чернота из меня хлынула, как вода в половодье и всю горницу затопила. Убийцы заорали истошно и на пол повалились, глаза у них полопались, и кровь из носа и ушей хлынула. А матушка моя цела‑ целёхонька стояла. Глаза по медному талеру, но живая.