Хулиганы с Мухусской дороги
В тот день поведение милиционера отличалось. От него веяло чрезмерным нахальством и самоуверенностью. Джумберу Акакиевичу он запомнился поначалу человеком глуповатым, робко интересовался здоровьем больного и напоминал любопытную пиявку. Мог часами просидеть в приемной. Однако бесцеремонно зайти, диктуя условия врачу, осмелился впервые. Да и на аудиенцию доселе не напрашивался. Потому просьба крайне удивила доктора. Будучи сторонником соблюдения дисциплины, он всегда следовал уставу. А устав в свою очередь воспрещал без письменного разрешения в виде соответствующей документации допрашивать психически травмированного человека. Но в этой ситуации решающими оказались несколько факторов. Во‑первых, отказ сработал бы только в виде отсрочки, чтобы вновь повторить ту же сцену на следующем приеме. А во‑вторых, война меняет правила, тем более с участием подобных неугомонных просителей.
Они проследовали вдоль мрачного коридора к палате под номером четырнадцать. По пути встретили лаборанта, занимающегося далеко не своими прямыми обязанностями – он спускал с верхнего этажа отпиленные болгаркой батареи. С выходом из строя котельной служившие источником тепла железки стали ненужными. Надеяться на восстановление отопительной системы в здании, где буквально недавно силами персонала протянули электрический кабель и установили единственный кран для питьевой воды во дворе, не приходилось. Заинтригованный лаборант, отложив груз, присоединился к проверке.
Палата представляла собой помещение в двадцать квадратов: четыре кровати; четыре тумбочки, в которых хранились лекарства и остатки присылаемой из дома еды; четыре стула с разложенными на них вещами пациентов и раковина для мытья посуды с бочкой и ковшом под ней. Все, как завещал Советский Союз, но с корректировкой на бомбардировки. Курс лечения проходили трое, пустующая на данный момент кровать использовалась больными в общих целях. Сидя на ней, один пациент что‑то искал в волосах другого, периодически раздавливая найденное ногтями. Третий пациент лежал лицом к стене. Когда в дверях появился Джумбер Акакиевич, ни один из больных не подал и виду. А вот следом вошедший незнакомец в свою очередь испугал бодрствующих. Они одним большим прыжком переместились к окну, где тут же повернулись лицом к улице, залюбовавшись пейзажем. Блюститель закона присел на освободившееся место на кровати, устроившись напротив искомого пациента. На пару минут воцарилась тишина.
– Прекрати.
Слова милиционера прозвучали спокойно, будто он держал в руках неопровержимые доказательства притворства обвиняемого. Однако пациент не шелохнулся. Каждая последующая секунда молчания рисовала все новые красные оттенки на неестественно бледном лице гостя. Дежурное начало быстро сменил основной мотив прибытия. Сотрудник вскочил, свирепствуя, и, разбрызгивая слюни в разные стороны, прокричал:
– Не смешно! В тюрьму! Слышишь!
И вновь тишина. Лишь легкое покачивание головы Джумбера Акакиевича создавало хоть какие‑то движения, выражающие всю трагичность эпизода.
Милиционер не унимался – его нервозность нарастала. Он что‑то невнятно бубнил под нос и, чем больше злился, тем комичнее выглядел. Проскользнувшая улыбка лаборанта заразила смехом глядевших в окно больных, те тихо захихикали, поднимая настроение Джумберу Акакиевичу. В душной комнате обстановка разряжалась, давая надежды на мирный исход. Но окончательно взбешенный насмешками сотрудник имел свое представление о происходящей ситуации. Со всей дури ударив лежачего пациента ногой по спине, наглец призвал того встать.
Джумбер Акакиевич, считавший себя интеллигентом старой школы и переходивший на язык кулаков в последний раз в далеком детстве, бросился на обидчика. Ему в помощь подскочили и два пациента. Однако даже численное превосходство старых и больных не дало результат. Обезумевший милиционер без труда раскидал их по разным углам. Тогда уже молодой лаборант, жертвуя хорошими отношениями, обхватил сотрудника за талию и вышвырнул из палаты. Да так, что правоохранитель кувыркнулся в коридоре и ударился головой о батарею, оставленную там тем же лаборантом. Быстро сориентировавшись, сотрудник вскочил. Он указал на незаконно снятый обогреватель, чем успокоил летевшего на него с бранью защитника:
– Тише будь! И до тебя доберусь!
А затем милиционер спешно покинул здание.
***
Тысяча девятьсот девяносто пятый год. Мухус, как и весь постсоветский край, находится в тяжелом финансовом положении. Тринадцать месяцев войны, окончившейся судьбоносной для нации победой, оставили заметный отпечаток на этом городе. Большинство из муниципальных зданий были преданы огню. Мухусский вокзал, один из самых красивых на темноморском побережье, сгорел! Лишь красующаяся на шпиле звезда символизировала, что он еще жив, что его можно восстановить.
Сильно пострадал также и частный сектор: крыши латали кусками шифера, на окна натягивали целлофаны, воду таскали ведрами и хранили в резервуарах. Уничтоженная водопроводная система вынудила жителей поменять душ на ковш. Усугублялось положение блокадой со стороны старшего брата. Экономика нуждалась в импульсе. Западную границу могли пересекать только женщины, старики и дети. Мужчины охраняли периметр восточной границы. Чтобы как‑то протянуть существование, спасались огородом и хозяйством. Город зависел от села. Замечалось некоторое оживление промышленности, но это не было тем подъемом, за которым следует расцвет. Многие работали во имя страны, идеи и будущего – то есть без зарплаты. Женщины набирались сил и терпения на мандариновой толкучке близ реки Уосп, чтобы привезти в семью хлеб. Люди понимали, несмотря на сложности, страшное позади. У страны был лидер, которому народ верил и за которым шел. Эйфория от победы и долгожданное мирное небо заряжали население оптимизмом.
Исторически желанный вождями и императорами город еще не отошел от запаха дыма, но слово «разруха» с ним не увязывалось. Он походил на героя‑освободителя военных лет. Густая борода, подобно зеленым росткам природы, которым на этой земле дай шанс расти, не руби, не коси, не срезай, и она вырастет, обволокла мощные по своей конструкции здания, как волосы затмевают некогда светлое лицо. Карие, томные глаза говорили о скрытой по ненадобности в период войны, но оставшейся глубоко в душе интеллигентности.
По мнению самих мухусчан, несмотря на пережитые трудности, мухусчанин должен остаться мухусчанином! Разве что появились понятия «довоенный мухусчанин» и «послевоенный», но все надеялись на бесшовное соединение терминов.
Разрушенные здания бросались в глаза, словно шрамы на благородном лице. Конечно, многочисленные рубцы безвестного человека могут отпугнуть. А если речь идет о ком‑то родном? Зная, что внутри он тот же, на что способны последствия какой‑нибудь аварии или пожара? Улыбка, какой может улыбнуться только сильный, понимающий весь ужас вчерашнего дня и знающий что, если сегодня не радоваться, ничего хорошего завтра не останется. Окруженный темным морем и белыми горами город переходил к новой жизни. Как солдат, вернувшийся с войны, подыскивал себе другой род деятельности.
