Изгнанники. Повесть о Гражданской войне

Дмитрий Зильбертруд

 

 

От автора

 

Весна 1918 г. В охваченную послереволюционным хаосом Россию прибывают войска ее союзников по Первой Мировой войне. Официально заявляя о своей гуманитарной миссии и намерении защитить русский народ от немецкой оккупации, на деле страны Антанты преследуют корыстные цели, соперничая за влияние, поддерживая разные антибольшевистские режимы, ведя экономическую и культурную экспансию.

В октябре 1918 г. во Владивостоке, вслед за внушительными силами японцев и американцев высаживаются первые части 4‑тысячного Канадского Экспедиционного корпуса. Его отправка, обусловленная в равной степени политическими амбициями Оттавы и давлением английского правительства, вызывает бурю недовольства, как среди призывников, так и среди широких общественных кругов страны.

Оставаясь в Приморье до лета 1919 г., канадцы несут полицейскую и гарнизонную службу, охраняя банки, склады и государственные учреждения Владивостока. На фоне удивительной обстановки крупного портового многонационального города, переживающего драматические события Гражданской войны, они заводят знакомства с местными жителями, становясь свидетелями и участниками их судеб.

 

Когда вспыхнула вражда между Помпеем и Цезарем, Цицерон сказал:

«Я знаю, от кого бежать, но не знаю, к кому бежать».

 

Плутарх

 

В гражданских войнах все является несчастьем…

Но нет ничего несчастнее, чем сама победа.

 

Цицерон

 

 

День первый

 

Все утро Эдвин провёл на крыше Пушкинского театра. Еще перед сумерками чуть не сорвался в неудачном balancé по выпуклой жести, не доглядел, где там – у края – острые башенки. Прилег на скате. Под снятым френчем уютно укрывались от прохлады руки по плечи; приятно поламывало поджатые ноги. Всюду стоял живой мрак, и после долгого неотрывного созерцания проглядывалось в нём заговорщическое шевеление – то ли дыбился там вороной, то ли подгорала каша, то ли засада толкла землю в нетерпении. Чудилось, что по ту сторону мрака плавит раскаленный очаг, заставляет кипеть, пузыриться этот чугун. Вдруг слева, из‑под сердца метнулось белое в оперении копье с языческим игрушечно округлым лезвием‑языком. Ра‑а‑а‑з – и пробило черноту в далекой точке, беззвучно. И тут же полилось пунцовое месиво, оголяя мясное, хрящевое, тошное нутро. Эдвин рванул всем телом. Очнулся. Уже запаливал восход.

Возбужденному бессонницей с ранним кофе грезились ему одно за другим вдохновенные решения всевозможных дел, тут же без сожаления терявшиеся. Рождались, но без следа уходили идеи. Мечталось. Затем взяла грустная дума. Нечеткая, замутненная. Захотелось ответить ей, и Эдвин раскрыл на коленях взятую с собой книгу. Напряг обманчиво свежие глаза, уперся в ладонь гладким подбородком и, водя по носу костяшками пальцев, долго искал, перечитывал размышления Алёши Карамазова. Сожалел о чем‑то еще непонятом, соглашался и отвергал, силясь проникнуть в путанные мысли этого божьего человека.

Гнало обрывками тучи, но ни одна из золотых маковок аккуратного собора на склоне под театром так и не заблестела. Пробивавшие путь солнечные лучи попадали мимо, бросаясь через липовые кроны на единственную, будто нарочно их приманившую полосу проспекта. Сопки за Золотым рогом горбились под совсем уже грозовым небом. Три ложбинки между сомкнувшимися, как это казалось отсюда, мысом Чуркина и островом Русский, час назад лишь на дне иссиня‑черные теперь полнились, выплескивали мглу. В бухте на веслах и под косыми парусами воровато юлили сампаны и джонки, задирали носы, выдавливали из изумрудных волн брызги, будто одеколонным шиком, и душились насоленными облачками. На пароходах отбивали рынду. Один, замер у плашкоута, рассечённый собором, другой – на дальней пристани, в незаметном движении. Трубы его едва дымили, пенно облизывались.

Новый порыв загулявшего ветра окатил, словно метнул исподтишка гроздью влажных росистых ягод. Защелкало по фуражке. Лилипутским галопом отозвалась кислая зеленой меди крыша – банка консервированного шпината. Эдвин хлопнул книгой, задумчиво стер капли с синего переплета и спустился внутрь театра. На лестнице громко всхлипнули невместно изящные перильца – только их одних, резных в светлом лаке богачей, стыдило царившее вокруг разорение: странные розового оттенка квадраты на синей драпировке коридора на местах некогда бывших там картин, повисшая в углу колчаном паутина с сорными колосками, чернь частью выгоревших кабинетов. Вспомнилось, как в первые дни зимы после расквартирования канадского штаба столкнулся здесь ночью с полуодетым генералом. Тот стоял в темноте, гладил обугленную балку, что‑то приговаривал.

В партере встречали кричащие лосиные и оленьи морды, которые русские уже успели вернуть на стены. Среди бурых и пепельно‑серых, с клоками пыли в пастях и по ушам, похожих так на рысьи кисточки, зло косился волк‑альбинос. Голова, вдвое больше медвежьей, неестественно застыла. Левая часть была чуть смята, продавлена внутрь, белый с синевой нос сломан и сильно сплюснут, клыки скрестило во взбешенном прикусе, из‑за чего казалось, что волк смотрит в сторону, а под бесцветными глазами его сеточка мускулов вытянулась в ухмылке. Эдвин подошел вплотную к волчьим ноздрям, почувствовал щекой укол шерсти и сделал сильный вдох – еще пахнет зверем. Кто здесь зверь? Поймав в звериных зрачках свой силуэт, канадец добродушно и широко улыбнулся. Ровные белые зубы представились волчьим резцам с завялившимся волоском рваной плоти, с налетевшей желтизной, как на испачканных полевой пыльцой детских пальчиках.

Дождь не начался. Из театра Эдвин завернул в соседнюю дверь библиотечной читальни. Возвращая книгу, спросил у рыжей короткостриженой заведующей – модница? suffragette? тифозная? – впервые почему‑то игриво прикинул Эдвин:

– Могу я купить её? En souvenir…

– Прошу прощения, но мы не продаём. Загляните в книжный магазин выше по улице, против поворота на холмы… – девушка разглядывала журнал и говорила, повернувшись боком, неприятно грассируя французские слова – Коллекционеров, братьев Поярковых. У них поразительное собрание редких и новейших изданий. А Федор Михайлович, он всегда присутствует… Записать на вас что‑нибудь сегодня?

– В другой раз.

***