Камень в моей руке

– Крис, важно соблюдать график. Иначе снова будет приступ, ты же знаешь. Опять полночи с этим своим Робом по Луне бродил? – мама ухватила меня за подбородок и посмотрела прямо в глаза. Я сердито мотнул головой. Вот еще, как с маленьким! Мне все‑таки тринадцать. Почти. Ну, сколько там осталось до дня рождения – чуть больше месяца, уже не считается.

Разумеется, она была права: мы с Робом вчера (то есть по факту уже сегодня, но для меня день заканчивается, когда я бухнусь в кровать, а не когда на часах полночь) до трех ночи бродили по Луне. Голографическую версию Moonmaps выбросили в сеть месяц назад. Ну и что с того, что пока в открытом доступе только развернутая к Земле сторона? Зато детализация просто потрясающая! Серая, изрытая оспинами кратеров поверхность Луны, которую до этого я разглядывал только в телескоп – вот она, кажется, так близко, что можно рукой дотянуться… Кто бы устоял?! Поэтому, несмотря на родительские запреты, мы ночь за ночью наматывали сотни километров, разведывая горы, на вершинах которых никогда не лежал снег, и моря, где нет ни капли воды. Когда я снимал VR‑очки и снова оказывался в своей комнате, мне еще долго мерещилось, что на кончиках пальцев осталась мерцающая лунная пыль.

Даже Роб, который поначалу бурчал, что это скука смертная, заразился моим «лунатизмом», как называет это мама. Хотя в душе, наверное, все равно тосковал по морю. До этого мы целых полтора года бороздили бескрайние синие просторы, натыкаясь на крошечные безымянные островки, и бросали якорь во всех портах Южного полушария.

Родись Роб лет на четыреста раньше, быть ему флибустьером. Было такое морское братство, где все подчинялись законам чести и захватывали только пузатые испанские галеоны, набитые награбленным у индейцев золотом. Это мне Роб рассказал. Он столько всего про это знает! Даже название каждой снасти на особом морском языке, где что ни слово, то зубодробительные «шприты» и «брамсы». И так умеет ругаться по‑пиратски – со смеху помрешь! «Три тысячи чертей на румбу! – радостно орал он всякий раз, когда вдали показывались очертания очередного райского островка. – Фок‑грот‑брамсель мне в печенку!». Как будто, и правда, мы целую неделю болтались на волнах без запасов пресной воды и всякой надежды на спасение.

Мы познакомились два года назад, на тягомотном курсе лекций по античной истории. На дворе, как‑никак, тридцать седьмой год, а мы на каких‑то кучерявых бородачей в простынях время тратим! Программа‑коуч монотонным механическим голосом бубнила о каких‑то древних государствах и зорко отслеживала, чтобы никто не отлучался от экрана за бутербродом или не трепался в приватной беседе. И, по большому счету, гори оно все огнем, но при малейшем проступке эта бездушная зануда сразу же строчит донос родителям, а у матери и без того хватает забот на студии. Так что я старался не нарываться на неприятности. Зато Роб встревал чуть ли не каждое занятие и бесконечными уточняющими вопросами все время уводил повествование в сторону. И странное дело: оказалось, если идти вот так, не по асфальтированному шоссе, а по проселочным дорогам, то даже история может стать вполне занимательным предметом. Не настолько, конечно, чтобы позабыть обо всем на свете, но хотя бы мысленно не считаешь минуты до конца вебинара. После одной из лекций, кажется, про Фермопилы, я попросил его скинуть мне почитать что‑то об этой битве, а потом мы поболтали о том о сем.

Оказалось, Роб – из наших. Неотформатированных. Это сейчас всем эмбрионам, еще в пробирке, «перетряхивают» генетический код, выключая расшифрованные гены опасных заболеваний и нежелательных черт характера. Правда, «белых пятен» все еще очень много. А тринадцать лет назад, когда мы появились на свет, эта технология еще вызывала споры в обществе. Мама вот до сих пор считает, что это неправильно – вмешиваться в законы природы, и многие ее друзья с телестудии разделяют это мнение.

Генетический код Роба тоже дал сбой. Гемофилия. Он рискует истечь кровью от малейшей царапины. Когда я покрутил планшет, показывая ему свою комнату, в которой нет книг, штор, дивана или ковра – только голые стены, кровать, раздвижной шкаф с одеждой и рабочий стол, который нужно дважды в день протирать с дезинфицирующим раствором – он лишь грустно усмехнулся. В его комнате вся мебель оббита бархатом, чтобы он случайно не поранился или не посадил синяк. Роб в шутку называет нас заключенными в одиночке и мечтает, что наступит день, когда он вырвется на морской простор. Хоть на трансатлантическом лайнере, хоть на разбитой шлюпке – лишь бы свежий ветер и соленые брызги в лицо! Он почти на месяц старше меня, на семь сантиметров ниже и на три головы умнее. А еще у него день рождения в следующую субботу, а я так и не придумал, что подарить.

Размышляя об этом, я включил планшет и в последнюю минуту успел подсоединиться к вебинару. Мама рассказывала, что во времена ее детства все дети ходили в школу. Каждый день! При любой погоде. Только если жестокий мороз, ну, или ураган – занятия отменяли. Семь лет назад правительство утвердило государственную программу домашнего обучения – это полностью устранило проблему эпидемий простудных заболеваний и повысило академическую успеваемость. Хотя на самом деле, говорит мама, просто после серии терактов в школах никто не готов был рисковать. К тому же большая часть родителей тоже давно избавлена от необходимости всю неделю торчать в офисе: после того, как Европейский суд по правам человека признал, что время, которое затрачивается на дорогу, следует засчитывать как рабочие часы, компании спешно стали переводить персонал на удаленку.

Так или иначе, в школе приходится появляться только раз в год, в июне, для защиты исследовательского или творческого проекта и сдачи переходных экзаменов по обязательным дисциплинам. К счастью, их не так много: мировая история, обществознание и право, немецкий, английский, китайский, алгебра и программирование. Остальные предметы разрешается набирать на свое усмотрение в качестве факультатива. Мама рассказывала, что раньше школьное расписание было одно для всех, и ту же геометрию или химию изучали все, даже те, у кого не было ни склонности, ни способностей к точным или естественным наукам. Бред, конечно.

Для меня необходимость даже раз в году приезжать в школу на экзамены – настоящая пытка. В эти дни кварталы у школ оцеплены, на каждом углу торчат автоматчики в бронежилетах – как будто мы не уравнения решаем или спрягаем неправильные глаголы, а затеваем государственный переворот. С письменными работами я справляюсь неплохо, а вот с защитой проекта каждый раз – просто беда. Стоит мне оказаться под прицелом сотен глаз, которые, кажется, просверливают насквозь, как лазерные лучи, как я покрываюсь липким потом и не могу связать и двух слов. Неудивительно, что в табеле моя фамилия вечно болтается где‑то в конце списка.

 

Когда нас отпустили на кофе‑брейк, мамы уже не было. На кухне весело гремела кастрюлями Грейси, тихо напевая что‑то себе под нос.

– Доброе утро, Крис! Заварить чаю? Я испекла кексы, – приветливо защебетала она.

Только что испеченные кексы с корицей и изюмом пахли просто божественно. В отличие от мамы, которая всегда хмыкала, когда я подкладывал себе добавки, Грейси рада накормить досыта. Я цапнул с блюда самый румяный кекс. Мне нравится смотреть, как Грейси хлопочет у плиты – все движения отточенные, плавные, словно она танцует под музыку, слышную только ей одной.

Задумавшись, я совсем забыл о времени, а когда глянул на майджет, в углу экранчика уже мигали красные цифры. Опоздал на лекцию по древнегреческой философии. Ну, и ладно, статус «онлайн» я включенным оставил – может, пронесет, и коуч не заметит. Конечно, можно посмотреть и в записи, но за каждый засчитанный прогул приходится писать проверочный тест.