Кирин. Дракон, который слишком долго жил среди людей

Перед глазами пронеслась картинка, давно позабытая и вдруг всплывшая на поверхность из глубин памяти: грустная девочка и маленький мальчик, держащиеся за руки.

– Слушай, ведь ты меня помнишь? Я Виктор. Мы с тобой дружили в детстве. – Мужчина поморщился от просящих ноток, которые прозвучали в его голосе, когда он пытался выпросить у девушки, сидящей напротив, узнавание себя.

– Виктор… – как‑то печально и на выдохе произнесла Ки. – Я помню.

В сердце мужчины даже что‑то ёкнуло, но взгляд девушки не выражал никаких эмоций, кроме разве что грусти. И от этого стало вдруг ещё больше не по себе. Повисло неловкое молчание.

Девушка сидела ровно и смотрела на мужчину, застывшего у двери, как на пустое место. Но Виктора бесило сейчас не это. Ещё до того, как он пришёл сюда, мужчина знал, что должен сказать и сделать. Он должен был отпустить Ки. Открыть дверь нараспашку, сказать, что она свободна, и молить о прощении за своего отца, который лишил Ки свободы, за себя, так долго не возвращавшегося, чтобы освободить её, за их такую нелепую встречу спустя двадцать лет.

Но он не мог заставить себя сделать это. Всё его тело словно окоченело. Виктор просто не мог открыть рот, чтобы произнести эти два слова «ты свободна». Он не мог.

Вместо этого он отвернулся от Ки и прошёлся по комнате, мимо книжных полок и камина. Подошёл к креслу, на котором вчера сидела Ки. Оно было старым, обивка на нём кое‑где протерлась, так что наружу торчали куски ваты.

Мужчина по‑хозяйски обвел комнату оценивающим взглядом и, заранее ненавидя себя за то, что собирался сказать, произнёс:

– Я прикажу поменять мебель. Можешь выбрать сама что понравится. Тебе принесут каталоги.

Слова повисли в воздухе. Хотелось сбить оставленный ими горький привкус, и мужчина взглянул на девушку, ожидая увидеть хоть какие‑то эмоции, но Ки сидела неподвижно, словно статуя. Даже смотрела она сейчас не на Виктора, а на то место, где он стоял до этого. Президент разозлился ещё больше, теперь на то, что Ки не радуется его щедрости.

– Теперь всё будет по‑другому. Я позабочусь о тебе. Ты меня слышишь? – подавшись вперёд, сквозь зубы прорычал он. Ки улыбнулась и наконец перевела взгляд на бледного, тяжело дышащего мужчину.

– Я вас слышу, господин. Бесконечно благодарна вам за вашу щедрость. – Произнося это, Ки склонила голову, и светлые пряди её золотых волос заскользили, падая на бледные руки, лежащие на коленях.

Эта покорность девушки острой болью прошла по внутренностям вздрогнувшего мужчины. Но ненависть к себе блекла перед нечеловеческой жадностью, которую сейчас совершенно неожиданно разбавило новое чувство – вожделение.

– Я не могу тебя отпустить, – надтреснутым голосом произнёс Виктор.

– Конечно, господин. Вы этого не должны делать, – выпрямившись и смело встретившись глазами с чернотой глаз президента, эхом отозвалась Ки.

– Не должен, – растворяясь в нереальной зелени глаз девушки, повторил мужчина.

– Вы желаете совсем другого, – произнесла Ки и заправила золотую прядь за ухо.

И столько жалости читалось сейчас во взгляде девушки, что мужчина отпрянул.

Взгляд мгновенно почерневших глаз президента прошёлся с головы до пят, очертив фигуру девушки, запоминая каждый изгиб, абсолютно всё до мельчайших деталей.

– Чего же? – надтреснутым голосом спросил он.

– Вы жалеете о том, что так и не сказали отцу. И ещё… мечтаете о том, чтобы он признал ваши заслуги перед компанией и хоть раз сказал, как гордится вами, – выдала Ки. – И… – девчонка помедлила пару мгновений, словно над чем‑то раздумывая. Меж сведённых к переносице светлых бровей залегла ломаная морщинка. А затем, решительно кивнув, как бы в подтверждение своих слов, сказала: – Я могу это устроить. Вы можете поговорить с отцом.

Ли Гон вздрогнул, когда в комнате за его спиной прозвучал до боли знакомый жёсткий голос:

– Что здесь происходит? Кто пустил тебя сюда?

– Отец? – Виктор развернулся на ватных ногах, чувствуя, как жизнь вытекает из тела по крупицам по мере того, как его заполняет страх, а потом и злость…

– Щенок… – прошипел отец, оскалив пожелтевшие от времени и болезни зубы. Он был худ и стар, руки его тряслись мелкой дрожью, а правый глаз уже навсегда был прикрыт неподвижным веком. Его так и хоронили с полуоткрытым потускневшим глазом. Правда, сейчас он сиял, подпитываемый бурлящей внутри злостью. – Так и не дождался моей смерти, приполз сюда, хотя твой отец всё ещё жив! Метишь на моё место? Привёл с собой убийц… Где они?! – заозиравшись, прохрипел Ли Гон – старший. Но не увидев никого в комнате, кроме девчонки и застывшего побледневшего сына, зло оскалился. – А, кишка тонка?! Убийц нет. Ведь я прав? Трус. Крысой пробрался в замок и решил увести самое ценное… Но ты прогадал. Охрана! – завопил старик.

– Прекрати… Хватит! – Ли Гон – младший с перекошенным от боли и злости лицом повернулся к молчаливо наблюдавшей за происходящим девчонке. – Я не хочу…

– Ладно, – одарив непонимающим взглядом побледневшего мужчину, еле слышно выдохнула Ки. Она не взмахивала руками, не произносила никаких слов. Для её волшебства не нужно было ничего такого. Она просто стояла и молча смотрела на Ли Гона. Но тот спиной почувствовал, когда призрак растворился в воздухе, не оставив после себя ровным счётом ничего. Виктор закрыл глаза. Желваки на его болезненно впавших щеках нервно заходили ходуном. Через пару тягучих мгновений он произнёс:

– Я хотел освободить тебя.

Ки всё так же стояла и смотрела, изредка моргая, совершенно равнодушно. Так, наверное, смотрит камень на текущую мимо воду. Затем её окутал туман, а когда дрожащая пелена рассеялась, перед Виктором стоял мальчишка‑подросток и пялился на него зеленющими наглыми глазищами…

Сердце Ли Гона пропустило один удар, он резко выдохнул, а на вдохе вдруг вспомнил то, как он стал жуком, и зелёного дракона в этой самой комнате…

И этого всего вдруг стало так много, что внутри что‑то щёлкнуло, и всё то, что Виктору удалось узнать за прошедшие годы о пленнице, которую скрывала тайная комната, – всё это неожиданно стало реальным. Нужно быть слепцом, чтобы думать, что Ки человек. Мужчина это понял и осознал.

Ли Гон развернулся и молча вышел в ночь, едва не сбив замешкавшегося у двери Джона Хёка.

 

По вздувшимся напряжённым мускулам скользили холодные струи льющейся из душа воды. Было безумно холодно, но даже это не могло сбить того возбуждения, которым пылало тело Виктора. Мужчина хрипло и сбивчиво дышал. Стоял, закрыв глаза и уперевшись лбом в холодный гранит стены. За закрытыми веками пульсировала красным бешеная, почти животная ярость на отца и на эту девчонку, что и бровью не повела, погрузив Виктора в самый эпицентр подавленных детских кошмаров. Бесконечных ночных метаний, в которых Виктор видел отца и жаждал его любви, но был нескончаемо отвергаем, точь‑в‑точь как в нелицеприятной реальности. А потом она, словно мучений Виктора было ещё недостаточно, превратилась в подростка, а желание обладать ею осталось…

…Тварь…

От этой мысли мужчина застыл, окаменел, будто молнией поражённый. Не осознавая того, он сейчас в точности повторил любимое выражение отца, вплоть до интонации.