Комплекс прошлого
Я подношу к груди кулак и слегка ударяю, чтобы проглотить смех.
– Извините.
Я пытаюсь поднять сумку, протягивая ее девушке.
– Раньше здесь была школа, – выпаливаю я, просто чтобы что‑то сказать. – Святого Иоанна Богослова.
Бедная женщина слегка кивает потяжелевшей головой, забирая сумочку. Она смотрит на сообщение, высветившееся на экране ее телефона, а затем через плечо на дверь, проверяя, не пришли ли за ней. Я полагаю, ей не разрешили садиться за руль в таком состоянии.
– Частная школа, – продолжаю я. – Та самая, что закрылась, об этом писали в газетах давным‑давно, помните? Был скандал.
Она смотрит на меня так, будто никак не может сфокусировать взгляд. Прошло достаточно много лет, и моя речь перестала быть похожей на речи Божественных. Время от времени я жила за границей, поэтому иногда мой акцент довольно трудно определить, но все же, что‑то заметив, девушка осматривает меня с головы до ног, и ее глаза вспыхивают. Она знает.
– Ага, – отвечает она. Пока она говорит, вата во рту на мгновение сползает, обнажая омерзительные кровавые десны. – И? Моя мама работала на кухне. – Она показывает на место за нашими спинами, где раньше была старая трапезная. – Шестнадцать лет драила чертовы сковородки, если хочешь знать.
Правая часть губы у нее провисает, отчего ее речь похожа на пьяное бормотание.
– Кучка наглых чертовых мажоров.
Она возвращает вату на место и зажимает между зубами в ожидании моего ответа. Конечно же она права. Но чего она ждет от меня? Что я повалю ее на пол, защищая собственную честь?
Я думаю о своем муже Юргене, который ждет меня в пабе. Он знает, что значит позволить моменту завладеть тобой. Юрген пацифист и совсем не из тех, кого легко спровоцировать. Несмотря на то что из нас двоих творческая натура он, с периодическими вспышками гнева бороться приходится мне – муж остается спокойным в любой ситуации. Когда мы встретились, в моей жизни только закончился период, в котором не было места ни стабильности, ни умиротворению, ни постоянному дому, поэтому, уставшая и опустошенная, я нашла эту особую разновидность его взвешенного спокойствия крайне соблазнительной. Именно в это я и влюбилась. В последнее время я очень стараюсь перенять хладнокровие Юргена. Плюс мы молодожены. И это наш медовый месяц. Нет, я не клюну на эту провокацию.
К счастью, в дверях часовни появляется бритый налысо мужчина, свистит и показывает на женщину большим пальцем. Она уходит, и ее высокие каблуки резко стучат по кафельному полу, маршируют по нефу, мимо ризницы и через арочную дверь.
MEMOR AMICI
На какое‑то время я замираю на ступеньке Причастия, а затем тоже ухожу. Мой муж – ох, это слово такое непривычное – ждет меня на улице, засунув руки в карманы, опираясь на капот взятой напрокат машины, и медленно жует. Я чувствую прилив облегчения, когда вижу, что он стоит там, такой важный, но честный и открытый и ни разу не Божественный. На нашем первом свидании он, увидев протекающую трубу на моей кухне, закатал рукава и попросил гаечный ключ. Юрген прагматик, поклонник списков.
– Все хорошо? – интересуется он.
Я киваю. Повернувшись спиной, я прислоняюсь к груди Юргена, а он обнимает меня за талию и прижимает подбородок к моей макушке. Часовня остается позади меня, и я прокручиваю в голове этот недолгий разговор с девушкой. Я не должна была сюда возвращаться. Мне неловко от того, что я привезла его сюда, что посмела потратить даже час нашего медового месяца на что‑то столь бессмысленное. Момент ностальгии уже прошел. Мы смотрим на каменную статую короля Эдмунда неподалеку от автобусной остановки. Пять голубей борются за место наверху его шлема, подпрыгивая и ныряя, толкаясь пернатыми локтями. Они взмахивают потрепанными серыми хвостами и гадят Эдмунду на плащ. Мимо нас на рыночную площадь проходит пожилая женщина, таща за собой клетчатую тележку для покупок. Торговцы держат бананы в крючковатых пальцах и громко зазывают покупателей. Три старика в твидовых куртках стоят у букмекеров и курят. Я вдруг остро осознаю, что моему мужу, австрийцу, все это, должно быть, кажется таким английским.
Юрген вытаскивает из бумажного пакета ириску и кладет мне в рот.
– Ладно. Было круто. Поехали.
Муж проверяет крепления на своем велосипеде, привязанном к багажнику машины, и, пока он туго перетягивает раму, лысый мужчина на красной «Мазде» поворачивает в нашу сторону и резко останавливается, перекрывая дорогу. Окно с тихим гулом опускается вниз, и та самая девушка из стоматологической клиники склоняется в его сторону и почти ложится ему на колени. Нижняя часть ее лица, исказившись, застыла в гримасе боли.
– Привет, – весело говорит мой муж, слегка присаживаясь на корточки. – Мы можем вам помочь?
Австрийцы, особенно такие деревенские болваны, как он, патологически хорошие люди. Я видела, как он каждую неделю выкапывал из снега машину абсолютно незнакомого человека и выносил мусор нашего соседа, не получая в ответ никакой благодарности.
Женщина в «Мазде» показывает ему средний палец.
Она пристально смотрит на меня – свою главную цель и выглядывает из окна, будто забыла сказать мне что‑то важное там, в часовне.
– Тварь, – прошипела она, шепелявя все еще распухшим языком.
– Ха! – смеюсь я нервно. – Ха‑ха‑ха!
У моих ног падает кровавая слюна – ее плевок почти достиг цели. Убедившись в этом, они уносятся прочь.
Что ж, так оно и есть. Четырнадцать лет прошло, и ничего не изменилось. Она горожанка. Я Божественная.
– Боже мой, – говорит мой муж. – Зефина, кто это был?
Уперевшись руками в бедра, он смотрит на дорогу, по которой уехала «Мазда».
– Это была какая‑то шутка, боже мой?
– Забудь, – униженно отвечаю я. – Поехали.
Я легонько подталкиваю его к машине на случай, если эта банши решит вернуться. Я не хочу, чтобы она сглазила наш медовый месяц. Два дня назад мы обменивались клятвами в ратуше, ухмыляясь друг другу, как идиоты, окрыленные.[1]
– Но я не понимаю, ты знаешь ее?
– Нет, вовсе нет.
Я провожу рукой по его бедру, вынимая ключи из его кармана.
Быстро открыв машину, я сажусь за руль. Юрген опускается рядом на пассажирское сидение, качая головой.
[1] Банши – образ в ирландской и шотландской мифологии, фея с длинными белыми волосами, чей крик или плач предвещает скорую смерть. Иногда используется в значении «женщина, которая ведет себя неподобающе, слишком резко высказывается, громко и некультурно говорит».
