Корабль-призрак

Юноша присел на кушетку и предался фантазиям, которые очень скоро заполонил образ дочери минхеера Путса. Вдвоем с нею Филип странствовал по каким‑то замкам, и все, как обычно и бывает в наших грезах, заканчивалось хорошо и счастливо. Этому упоительному занятию он предавался более двух часов, а затем его мысли вновь обратились к несчастной матери и пугающим обстоятельствам ее кончины.

– Милая моя, дражайшая моя матушка! – произнес Филип вслух, вставая с кушетки. – Сколько ты натерпелась, пока оберегала мой детский сон, помышляя об отце и опасностях, грозящих ему в море, рисуя в уме всевозможное зло! Неудивительно, что твой измученный рассудок породил злосчастного призрака. Да, так все и было, ибо вот, на полу, вышивка, что выпала из твоих рук, когда ты лишилась чувств, а заодно с нею ты рассталась и со счастьем. Милая, милая матушка! – По щеке юноши, когда он нагнулся, чтобы поднять вышивку, скатилась слеза. – Ты столько мучилась… Боже всемогущий! – вскричал Филип и отшатнулся столь резко, что невольно опрокинул стол. – Господь всемилостивый, судия справедливый… Это оно, это оно! – Филип стиснул руки, склонил голову в благоговении и страхе и выдавил, заставляя себя произнести страшное слово: – Письмо!

Он был совершенно прав: под вышивкой на полу лежало роковое письмо капитана Вандердекена. Найди Филип его на столе, когда в первый раз осматривал комнату и был готов увидеть проклятую бумагу, он воспринял бы находку как неизбежность, но сейчас, когда юноша уже успел убедить себя в том, что вся история просто‑напросто пригрезилась матери, когда решил, что ничего сверхъестественного в доме не происходило, когда вволю нафантазировал будущее безмятежное счастье, – сейчас находка вызвала потрясение, которое заставило молодого человека замереть в неподвижности, и он простоял так некоторое время, снедаемый изумлением и страхом. Мигом забылись все юношеские мечты, которыми он наслаждался два минувших часа.

Наконец он немного пришел в себя, и его сердце исполнилось тоскливых предчувствий. Усилием воли он заставил свою руку протянуться к полу, схватил письмо – и выбежал из треклятой комнаты.

– Не могу… не посмею… читать его тут! – воскликнул он. – Нет‑нет! Это послание нужно читать лишь под высоким сводом оскорбленных небес.

Филип надел шляпу и покинул дом, в холодном отчаянии запер дверь, положил ключ в карман и направился сам не ведая куда.

 

Глава 4

 

Если читатель способен вообразить чувства человека, который, будучи приговорен к смерти и смирившись с судьбой, внезапно обретает спасение, а потом, справившись с естественным возбуждением, которое охватило его, когда ожили похороненные, казалось бы, чаяния и надежды, принимается размышлять о том, что сулит ему новообретенная жизнь, и рисовать себе приятное грядущее, – если, повторим мы, читатель способен вообразить чувства такого человека и далее представить себе, что тот испытает, коль скоро оправдательное решение отменят, то, быть может, у него сложится некое мнение о той душевной смуте, которую пережил, покидая свой дом, Филип Вандердекен.

Он шел долго, не разбирая дороги, продолжая стискивать в руке письмо и крепко сжав зубы. Мало‑помалу юноша успокоился и, когда ощутил утомление от слишком быстрого шага, присел на берегу реки. Так он сидел и сидел, устремив взор на злосчастное письмо, которое теперь держал обеими руками.

Потом, чисто механически, перевернул письмо, посмотрел на черную печать и вздохнул.

«Не могу читать сейчас», – подумал он, поднялся и продолжил свои бесцельные блуждания.

Он шел еще с полчаса, и солнце уже начало клониться к горизонту. Филип остановился и смотрел на светило, пока у него не заслезились глаза. «Говорят, будто это глаз Божий, – подумалось ему. – Быть может, так и есть. Тогда ответь, милостивый Создатель, почему именно меня избрали из миллионов людей для этой невыполнимой задачи?»

Филип огляделся в поисках места, где его никто бы не потревожил, где он мог бы в уединении сломать печать и прочесть это послание из мира духов. Неподалеку виднелись заросли кустарника перед рощей деревьев. Он направился туда, сел наземь, чтобы его не увидел кто‑либо, кому случится пройти мимо. Снова покосился на предзакатное светило и принял решение.

– Все в Твоей воле, – произнес он, – и раз мне так суждено, значит хватит мешкать.

Он коснулся печати, и кровь его забурлила в жилах при мысли, что письмо доставлено потусторонним существом и содержит тайну того, кто обречен на вечные муки. Этот человек – его отец, и в письме вроде бы должна раскрываться единственная надежда на спасение отца, на спасение того, чью память Филипа учили чтить, того, кто взывает о помощи.

– Что я за трус, коли бездарно потратил столько времени! – вскричал Филип. – Вон, солнце словно зависло над холмом, чтобы я успел прочитать письмо при его свете.

Он еще немного помешкал, но в нем уже проснулся привычно дерзкий Вандердекен. Юноша спокойно сломал печать с инициалами своего отца и прочел:

Катерине

Одному из тех печальных духов, коим суждено оплакивать злодеяния, творимые смертными, дозволили поведать мне, при каком единственном условии мою пагубную участь возможно изменить.

Если на палубу моего корабля попадет святая реликвия, на которой я принес свою роковую клятву, если я поцелую ее со всем надлежащим смирением и пролью хотя бы одну слезинку искреннего раскаяния на Святое Древо, тогда я упокоюсь с миром.

Как этого добиться, равно как и того, кому выпадет сия злополучная задача, я не ведаю. О Катерина, у нас есть сын… Нет‑нет, не говори ему ничего обо мне. Молись за меня и прощай!

В. Вандердекен

 

– Верно, отец, – вскричал Филип, опускаясь на колени, – ты не напрасно писал эти строки! Позволь, я перечту их снова.

Юноша поднял руку, но, хотя и мнилось ему, будто он продолжает держать письмо, никакого письма в пальцах не было. Он посмотрел на траву – может, выронил? – но письма не было и там. Оно исчезло. Неужто все привиделось? Но нет, он читал письмо, он помнил каждое слово!

– Значит, так и тому и быть, отец! Мне предначертано тебя спасти, и я тебя спасу! Слушай меня, отец, пускай мы никогда не встречались! И вы внемлите, благословенные Небеса! Внемлите сыну, который вот на этой святой реликвии клянется, что спасет отца от его горькой участи – или погибнет. Этому он посвятит грядущие дни, а когда исполнит свой долг, то умрет в мире и покое. Небеса, вы отметили опрометчивую клятву моего отца. Ныне же внемлите его сыну, что клянется на том же распятии. И если я нарушу свое слово, то пусть постигшая меня кара будет страшнее и тягостнее отцовской. Таково мое слово, Небеса, и вашему милосердию вверяю я себя и своего отца, да простится мне моя дерзость!

Филип бросился наземь ничком, припал губами к реликвии.

Солнце между тем закатилось, сумерки перетекли в ночь, и ночной мрак на время окутал все вокруг, а юноша оставался лежать на земле, чередуя молитвы и размышления.