Корабль-призрак
Очнувшись, я поняла, что лежу на кушетке, а чья‑то нестерпимо холодная и мокрая рука сжимает мои пальцы. Это меня почему‑то приободрило, и я выбросила из головы все те потусторонние знаки, что сопровождали появление твоего отца. Я вообразила, что он потерпел крушение, но все‑таки выжил и сумел добраться до дома. Я открыла глаза, увидела своего ненаглядного мужа и кинулась в его объятия. Его одежда насквозь промокла под дождем. Мне показалось, будто я обнимаю льдину, но ничто, Филип, ничто не способно справиться с жаром женской любви. Он позволил себя обнять, но не приласкал меня в ответ. Он молчал, только смотрел на меня – тоскливо и задумчиво.
«Виллем! – позвала я. – Виллем! Виллем Вандердекен, поговори со своей милой Катериной!»
«Да будет так, – откликнулся он, – ибо мне отпущен малый срок».
«Нет‑нет, не уходи от меня опять в свое море. Пускай ты лишился корабля, но сам‑то цел! Разве ты не вернулся ко мне?»
«Нет, жена. Выслушай и не перебивай, у меня мало времени. Мой корабль невредим, Катерина, зато сам я попал в беду. Не говори ничего, просто слушай. Я не мертв, но и не жив. Отныне я обречен скитаться между этим миром и обителью духов. Вот как все было.
Девять долгих недель я пытался обмануть ветра и обойти треклятый мыс Доброй Надежды, но все было напрасно, и оставалось только клясть судьбу. Еще девять недель я боролся с встречными ветрами и течениями, но земля не показывалась, и тогда я пустился кощунствовать. О, сколь кощунственным, сколь богохульным было мое сквернословие! Но я не отступался. Моя команда, изнуренная голодом и тяготами, хотела вернуться в Столовую бухту, но я отказывался. Более того, я совершил убийство, пусть непреднамеренно, но я убил человека. Лоцман выступил против меня и подговорил матросов напасть на капитана. Одержимый яростью, я ударил его, когда он схватил меня за воротник. Он отшатнулся, а корабль в этот миг вдруг повело в сторону, и лоцман свалился за борт и утонул. Даже эта нелепая и страшная смерть меня не вразумила, я поклялся частицей Святого Креста, что заключена в ладанке на твоей шее, что превзойду в упорстве все на свете бури и моря, все молнии, сами Небеса и преисподнюю, пускай мне придется торить путь да самого светопреставления!
Словно в ответ на мою клятву, прогремел гром, а с небес пролился сернистый огонь. Буря налетела на корабль, разрывая паруса в клочья, водяные валы обрушились на палубу, а вокруг внезапно сгустился непроглядный мрак, что окутал нас саваном, и среди этого мрака вдруг вспыхнула огненная надпись: „До самого светопреставления!“
Послушай меня, Катерина, время мое на исходе. Еще есть крохотная надежда на избавление, именно поэтому мне позволили прийти сюда. Вот, возьми письмо. – Он положил на стол запечатанный пакет. – Прочти его, милая Катерина, и помоги мне, если сможешь. Прочти письмо и прощай – время вышло».
Окно и ставни вновь распахнулись, свеча вновь погасла, и смутный силуэт моего мужа как бы воспарил в наступившей темноте. Я вскочила, бросилась к нему с распростертыми руками, отчаянно закричала, а едва различимая фигура выплыла в окно, и мой воспаленный взор бессильно следил за тем, как она мчится прочь, гонимая порывами ветра. Наконец она превратилась в точку, а затем и вовсе исчезла. Окно захлопнулось, пламя свечи вспыхнуло, и я поняла, что осталась одна.
– Небо, смилуйся надо мною! О моя голова! Филип! Филип! – вскричала бедная женщина. – Не бросай меня! Молю, не бросай меня одну!
Выкрикивая все это, она ухитрилась подняться с постели, а затем упала без сил на подставленные руки сына. В таком положении бедняжка пребывала несколько минут. Обеспокоенный ее долгой неподвижностью, Филип бережно опустил тело матери на кровать. Ее голова запрокинулась, глаза закатились, и вдова Вандердекен покинула сей мир.
Глава 2
Филип Вандердекен, юноша, крепкий телом и духом, едва не лишился чувств, когда понял, что душа его матери отлетела в горние выси. Некоторое время он сидел возле кровати, вперив взор в неподвижное тело, и его разум блуждал где‑то далеко. Постепенно он пришел в себя, встал, поправил подушку, закрыл матери глаза, а потом стиснул руки, по его щекам побежали скупые мужские слезы. Он запечатлел прощальный поцелуй на бледном лбу усопшей и задернул прикроватную занавеску.
– Бедная моя матушка! – произнес он скорбно, покончив с этим. – Вот, душа твоя все же обрела покой… Но сколь горькое наследство ты мне оставила!
Мысли Филипа обратились к материнскому рассказу, и он вновь и вновь перебирал в смятенном уме жуткие картины, какие рисовало ему воображение. Юноша изо всех сил сдавил ладонями виски и постарался успокоить мятущийся разум, дабы решить, что надлежит делать. Он чувствовал, что оплакивать утрату некогда. Да, матушка обрела покой, но какова участь отца?
Филип припомнил слова матери: «Еще есть крохотная надежда». Что же, отец оставил письмо на столе. Быть может, оно до сих пор там, в запертой комнате? Наверное, его никто не трогал, матушке не хватило смелости к нему прикоснуться. В этом письме таится какая‑то надежда, однако оно лежит нераспечатанным более семнадцати лет!
Филип Вандердекен твердо решил, что проникнет в злополучную комнату. Так он, по крайней мере, узнает все до конца. Идти сейчас или подождать до утра? И где взять ключ?
Взгляд юноши упал на высокий лакированный шкаф в японском стиле[1]. Мать никогда не открывала этот шкаф в его присутствии; скорее всего, ключ спрятан именно там.
Приступив к действиям, Филип взял свечу и приблизился к шкафу. Тот не был заперт, дверцы распахнулись, и юноша принялся изучать содержимое, выдвигая ящик за ящиком. Увы, сколько Филип ни искал, ключа не попадалось, все ящики были пусты.
Юноше пришло в голову, что в шкафу может быть тайник, и он потратил некоторое время на тщетные поиски. В конце концов он вытащил все ящики до единого, свалил их на пол, приподнял шкаф и потряс. Что‑то приглушенно звякнуло; очевидно, это был искомый ключ. Филип возобновил поиски, но все его старания оказались безуспешными.
За окном уже рассвело, а Филип все не прекращал своих усилий. Он надумал снять заднюю стенку шкафа, спустился в кухню и вернулся, держа в руках молоток и нож. Встав на колени, он взялся было отдирать стенку, но тут на его плечо опустилась чья‑то рука.
Филип вздрогнул: он настолько погрузился в работу, а мысли его были до того взбудоражены, что он не слышал звука шагов. Вскинув голову, он увидел перед собой отца Сейзена, священника их маленького прихода; тот пристально смотрел на юношу.
По всей видимости, соседи известили пастыря о прискорбном недомогании вдовы Вандердекен и он поспешил с утра навестить страждущую и предложить ей утешение.
[1] Такая мебель с черной «лаковой» отделкой (на основе смолы) копировала японскую технику украшения посуды и стала появляться в Европе в XVII столетии; вообще, из описания обстановки следует, что семья Вандердекен знавала лучшие времена.
