Корабль-призрак

– Что же, сын мой, – произнес священник, – разве ты не опасаешься нарушить шумом покой своей матери? И пристало ли тебе рыться в родительском добре, когда твоя матушка еще не сошла в могилу?

– Поверьте, святой отец, покой моей матушки уже не нарушить, – ответил Филип, вставая, – ибо ныне она пребывает среди блаженных. И я вовсе не роюсь в родительских закромах. Я ищу не золото, хотя, найдись оно, всякое золото теперь мое. Я ищу ключ, спрятанный давным‑давно. Наверное, его поместили в тайный ящик, добраться до которого выше моих сил и навыков.

– Значит, твоя матушка отошла в лучший мир? Она не успела причаститься даров нашей святейшей церкви? Почему ты не послал за мной?

– Святой отец, она умерла неожиданно, совсем неожиданно, прямо на моих руках, всего часа два назад. Я не страшусь за ее душу, хотя и сожалею, что вас не было рядом в тот скорбный миг.

Священник осторожно отодвинул прикроватную занавеску и обозрел тело. Затем окропил смертное ложе святой водой, и губы его зашевелились – он читал про себя заупокойную молитву. Потом пастырь повернулся к Филипу:

– Так что же побудило тебя заняться поисками? Какая важность заключается в этом ключе, что ты кинулся его искать? Сыну, чья мать только что скончалась, надлежит оплакивать свою утрату и молиться о спасении ее души. Но твои глаза сухи, и ты занят недостойными поисками, хотя сие бренное тело еще толком не остыло! Ты ведешь себя скверно, Филип. Зачем тебе понадобился ключ?

– Отец, мне некогда проливать слезы, некогда скорбеть и причитать. У меня много дел, и о многом нужно поразмыслить, а мыслей столько, что голова их не вмещает. Вы знаете, что я любил свою матушку.

– Что за ключ, Филип?

– Отец, это ключ от комнаты, что была наглухо заперта много‑много лет. Я должен, я просто обязан ее открыть. Даже если…

– Продолжай, сын мой!

– Я собирался сказать то, чего говорить не следует. Простите меня, святой отец. Поверьте, я должен попасть в эту комнату.

– Я давно знаю об этой комнате, сын мой, и твоя мать не пожелала раскрывать причину, по которой та заперта, хотя я спрашивал прямо. Когда же, как требует от меня мой сан, я стал настаивать на ответе, выяснилось, что ее разум находится в полном смятении, поэтому я прекратил дальнейшие попытки. Сдается мне, душу твоей матушки обременял некий тяжкий груз, но она не захотела исповедаться в этом и поделиться со мною своими тяготами. Скажи, успела ли она поведать тебе этот секрет перед смертью?

– Да, святой отец.

– Не станет ли тебе легче, если ты доверишься мне, сын мой? Я могу что‑то посоветовать, подсказать…

– Отец, я бы с радостью поделился с вами и попросил вашего совета. Мне ведомо, что вы спрашиваете не из пустого любопытства, что вами движут забота и сострадание. Но то, о чем мы говорим, еще покрыто мраком неизвестности. Сам не знаю, есть ли в той комнате хоть что‑то, или это плод воображения моей несчастной матушки. Если там что‑либо найдется, я охотно поделюсь с вами своим открытием, и полагаю, что вы вряд ли меня за это поблагодарите. Пока же я предпочту хранить молчание, ибо сказать мне нечего. С вашего позволения, я переступлю порог проклятой комнаты в одиночку.

– Ты не боишься?

– Отец, я ничего не боюсь. Мне выпало отдать долг… Да, это горькая обязанность, но прошу вас, не расспрашивайте меня далее. Как и моя бедная матушка, я чувствую, что рана, коль ее бередить, болит вдвое сильнее.

Священник пытливо взглянул на Филипа и понял, что мысли того блуждают где‑то далеко, ибо взгляд у юноши был отсутствующий, а лицо сделалось каким‑то пустым и отстраненным. Отец Сейзен отвернулся и покачал головой.

 

«Он прав, – подумал Филип, снова оставшись в одиночестве. Юноша поднял шкаф и поставил на место. – Несколько часов дела не спасут. Нужно прилечь, а то голова идет кругом».

Филип прошел в соседнюю комнату, бросился на кровать и спустя несколько минут заснул; сон его был так же крепок, каков бывает сон осужденного за несколько часов до казни.

Пока он спал, в дом пришли соседи, которые приготовили все необходимое для погребения вдовы. Они старались не шуметь, дабы не разбудить Филипа, ибо священен сон человека, которому предстоит проснуться в скорби. Среди прочих вскоре после полудня явился и минхеер Путс: его уже известили о смерти вдовы, но, располагая временем, он решил все же заглянуть к Вандердекенам в надежде присовокупить лишний гульден к причитавшейся ему плате. Сперва он прошел в ту комнату, где лежало тело усопшей, а оттуда направился к Филипу и осторожно тронул юношу за плечо.

Филип проснулся, сел на кровати – и увидел перед собой врача.

– Что ж, минхеер Вандердекен, – начал бесчувственный коротышка, – раз уж все кончено, как я вас и предупреждал, позволю напомнить, что вы задолжали мне два гульдена и обещали расплатиться. Вместе с лекарством получится три с половиной гульдена – это при условии, что вы вернете мне флакон.

Юноша, который спросонья плохо соображал, наконец пришел в себя.

– Вы получите свои три с половиной гульдена и флакон, минхеер Путс, – холодно ответил он, вставая с постели.

– Да‑да, я знаю, что вы расплатитесь, если сможете. Но послушайте, минхеер Филип, наверняка пройдет какое‑то время, прежде чем вы продадите дом. Покупателя найти не так‑то просто. Меня никто не упрекнет в том, что я донимаю людей, у которых нет денег, потому давайте поступим вот как. На шее вашей матушки кое‑что висит. Эта вещица лишена ценности для всякого, кто не является добрым католиком. Я готов пойти вам навстречу и забрать эту безделицу. Тогда мы будем в расчете. Вы со мною расплатитесь, и все останутся довольны.

Филип слушал спокойно. Он знал, чего вожделеет этот крохобор – реликвии на шее его покойной матушки, той самой реликвии, на которой его отец принес роковую клятву. Расстаться с нею юноша не согласился бы и за миллионы гульденов.

– Убирайтесь! – отрезал он. – Чтобы духу вашего здесь не было. Свои деньги вы получите.

Минхеер Путс отлично знал, что квадратная ладанка чистого золота стоит гораздо дороже, чем он запрашивал с Филипа; знал он и то, что сможет выручить немалые деньги за саму реликвию – в ту пору подобные святыни ценились весьма высоко, и он не сомневался, что сумеет неплохо на ней нажиться. Искушаемый блеском золота, он отважился войти в чертог смерти, сорвать ладанку с шеи покойницы и спрятать у себя за пазухой. Теперь же он сказал:

– Я делаю вам щедрое предложение, минхеер Филип, и лучше бы вы его приняли. Кто еще польстится на такую ерунду?

– Сказал же – нет, – процедил разгневанный Филип.

– Тогда, с вашего разрешения, я возьму эту вещицу и придержу ее у себя до уплаты долга, минхеер Вандердекен. Это будет честно, я же должен обеспечить оплату. Когда принесете мне три с половиной гульдена и флакон, я все вам верну.

Филип больше не владел собой. Он схватил Путса за шиворот и вытолкал из дома:

– Прочь, сквалыга! Иначе я…