Кровавая любовь. История девушки, убившей семью ради мужчины вдвое старше нее

Новый распорядок начался сразу. Теперь в собственном классе она не ждала, скучая, пока другие закончат задание, а сдав свое, сразу получала следующее, и у нее накапливалось до часа свободного времени, которое она проводила в детском саду, помогая воспитателям. Но сколь бы замечательной ни казалась идея, на самом деле девушку снова изъяли из компании сверстников и поместили в другую среду, – и на другой уровень ответственности, от нее требовалось действовать почти как взрослая – потому что для детсадовцев она и была взрослая.

Ни Патрисия, ни учителя не видели в этом ничего плохого, Патрисии эта работа очень понравилась. В одиннадцать лет она была идеальной наседкой, обучала своих маленьких цыпляток цифрам, буквам, цветам и фигурам, гладила по головкам, заправляла рубашки, завязывала шнурки. Но по факту она росла не так, как должна бы расти девочка ее возраста.

 

На протяжении первого учебного года в Элк‑Гроув Мэри Коломбо продолжала настаивать на том, чтобы один выходной в месяц Патрисия проводила с тетей Джанет в городе.

– Это хорошо для Патти, – говорила Мэри мужу. – Она отвлекается от привычных занятий.

Как же мало Мэри знала. Визит означал поездку с дядей Гасом, который всегда приезжал за ней на фургоне с конфетами в назначенный полдень пятницы. И всегда останавливался где‑нибудь по дороге в город. Со временем Патрисии уже начало казаться, что это просто дань, которую она обязана платить, и изменить что‑либо не в ее силах…

Патрисия знала, что начинает меняться физически. Там, где вчера грудь у нее была такой же плоской, как у Майкла, теперь появились два бутона, они набухали и росли, зеркало в ванной говорило ей, что скоро у нее появятся «сиськи», как у некоторых девочек из старших классов.

Конечно, заметил их и дядя Гас.

– Милая, у тебя будут отличные груди, – говорил он ей. – Они будут хорошие, большие и круглые, а сосочки твердые и мило торчащие. Никогда никому не говори, что я тебе такое сказал, это часть нашего общего секрета, твоего и моего. Но в один прекрасный день, дорогая, у тебя будет парочка чудесных «буферов».

И дядя Гас заговорил с ней, почти как со взрослой, он задавал ей много смущающих Патрисию вопросов, в основном о мальчиках и девочках.

Однажды дядя Гас спросил:

– Ты знаешь, что для мальчика и девочки означает дойти до конца?

– Я не знаю, – очень тихо ответила Патрисия. Она полагала, что знает, но идея обсуждать это с дядей Гасом ей не нравилась.

– Когда ты подрастешь, мы с тобой дойдем до конца, – сказал он, словно обещая ей какой‑то особенный подарок. – Тебе это действительно понравится.

Патрисия сидела на пассажирском сиденье, глядя прямо перед собой, не говоря ни слова, замерев. Она ощущала страх и тошноту.

 

Негодование было крошечной точкой, которая расширялась, точно зрачок, компенсирующий недостаток света во внезапно наступившей темноте. Сначала всего лишь крохотное пятнышко в сознании, нечто смутно беспокоившее время от времени, оно росло и расширялось – и превратилось в бедствие, от которого разум Патрисии не мог избавиться.

«Почему они допустили, чтобы это с ней произошло?»

Мать.

Отец.

Тетя Джанет.

Дядя Фил, крестный.

Почему никто не понял, что происходит, и ничего с этим не сделал?

Каждый раз, после каждого месячного инцидента Патрисия будет по несколько дней пытаться придумать, как рассказать хоть кому‑нибудь.

Начинала она всегда с матери. Считалось, что девочки могут разговаривать с матерями, в школе на лекциях по гигиене для девочек им проповедовали:

«Поделись своими проблемами с матерью, получи от матери совет, помни о том, что мать может быть твоим лучшим другом – и все, через что ты сейчас проходишь, она уже прошла».

Кандидатура Мэри Коломбо снималась почти так же быстро, как и выдвигалась. Во‑первых, Патрисия знала, что ее мать не прошла через то, через что проходила она. Во‑вторых, она инстинктивно чувствовала, что Мэри Коломбо ей не поверит.

– Я вижу тебя насквозь, юная леди, – слышала она воображаемый ответ матери. – Ты просто пытаешься увильнуть от того, что тебе не нравится. Как тебе не стыдно говорить такие ужасные вещи о своем дяде Гасе!

Далее отец. Патрисия знала вспыльчивый нрав Фрэнка Коломбо, его склонность к насилию. Если он ей поверит, а она полагала, что скорее всего поверит, он просто пойдет и убьет дядю Гаса, забьет до смерти голыми руками, частенько он именно так грозил расправиться с Лео Дюроше. Нет, об отце не могло быть и речи, это вызовет больше проблем, чем решит.

Фил Капоне, ее крестный? Патрисия не считала его покровителем или защитником. Высокий, дородный, симпатичный итальянец, работавший в ресторанном бизнесе, он довольно часто приходил к ним в гости. Точно не рыцарь в сияющих доспехах.

Наперсницей Патрисии могла стать тетя Джанет. Но рассказать крестной о ситуации с дядей Гасом ей мешал страх того, что Джанет Гауэр уже знает – или, по крайней мере, подозревает. Патрисия не понимала, как тетя Джанет могла не знать. Джанет всегда первой видела ее после этого. Конечно, она могла сказать по лицу, по наружности, что творится у Патрисии в душе. Понятно, родители, которые не видели ее, пока Джанет не привозила ее домой в воскресенье, или дядя Фил, которого она не так часто встречала, могли не распознать никаких примет, не уловить никаких подсказок – но почему ничего не заметила тетя Джанет?

Смущенный, но быстро взрослеющий ум Патрисия метался от одного вывода к другому. Джанет знала – и ничего не предпринимала. Джанет не знала, но обязана была знать.

Это сводило с ума.

 

Прошли месяцы.

Учебный год закончился. Пришло и миновало еще одно лето. Начался еще один учебный год.

Патрисия продолжала развиваться физически: грудь, ягодицы, бедра. На лобке появились пушистые волоски. С телом начали происходить странные вещи, проявились новые чувства. Ей было двенадцать, почти подросток. В средней школе ее ждали яркая, захватывающая жизнь и новые знания… Но она смотрела вперед не с радостью, а со страхом.

Патрисия понимала, что с каждым днем она все ближе и ближе подходит к тому времени, когда дядя Гас пройдет весь путь «до конца».